Мой театр. По страницам дневника. Книга II

Меня другое занимает: после «Спартака» и «Ангары» Ю. Григоровича только «Пиковая дама» Р. Пети получила Государственную премию. Но этот спектакль не нужен Большому театру. Его никогда не транслируют по ТВ, нигде не упоминают. Несколько лет назад вышла книга «Литературные произведения на сцене Большого театра». Там перечислено все, кроме «Пиковой дамы» Р. Пети. Это не литературное произведение. Это не имеет отношения к достоянию ГАБТа. Почему? Потому что в настоящее время, по мнению моих старых «доброжелателей», фамилия Цискаридзе не должна ассоциироваться с Большим театром.

Не так давно очень пожилой педагог кричал в театре во всеуслышание: «Цискаридзе никогда не был артистом Большого театра!» На вопрос Родькина: «Как это? Он был его премьером двадцать один сезон!» – «Он никогда с нами не общался!» – был дан ответ. Как же я смеялся по поводу такого заявления. Мне большего комплимента никто не делал. Какое счастье, что я мог себе позволить никогда с ними не общаться! Общаться с шушерой?!

45

Я уже рассказывал о том, что в начале 2000-х годов произошла «революция» в стане клакеров Большого театра. Старое поколение хлопуш, любившее балет и артистов, ушло. Его место заняли люди, «работающие» исключительно за деньги. Платишь – успех тебе обеспечен независимо от таланта. Не платишь – будут обшикивать, кидать веник на сцену, сыпать мелочь на барабан в оркестре, громко кашлять и так далее.

Как и другим артистам, мне открыто предложили перейти на коммерческие рельсы. Причем сделал это новый глава хлопуш – Рома, прежде числившийся среди моих хороших знакомых.

Война, объявленная Цискаридзе клакой ГАБТа, продлилась около десяти лет, но победить ей меня не удалось. Закончилось наше противостояние в самом неожиданном месте и в самое неожиданное время…

Одной из моих самых преданных поклонниц была В. Р. Егоренкова. Она издавна числилась в балетных «сырах»: сначала И. А. Колпаковой, потом Н. И. Бессмертновой и Ю. Н. Григоровича. В Большой театр Валентина, по отчеству Романовна, ходила с юности, наизусть знала все оперы и балеты. Меня она любила, мы с ней дружили. И каждый раз 31 мая, если я находился в Москве, приходил к любимой Валечке на день рождения.

Так было и весной 2012 года. Подхожу с цветами и подарком, все как положено в таких случаях, к Валиному дому. Вижу, около подъезда стоит ее петербургская подруга и моя петербургская поклонница Нина Матушевская. Явно меня ждет. Не успел я поздороваться, как Нина выпалила: «Коль, Валя там в обмороке лежит – пришел Рома». А на этот день рождения обычно собиралось много театрального народа. «Меня послали узнать – если ты скажешь, что из-за него не придешь, она Рому сейчас выгонит». А мы с Ромой, по понятным причинам, 10 лет не общались. Если я видел, что в театре он куда-то заходил, я туда уже ни ногой.

«Слушай, Нин, это же день рождения Вали, не мой. Я к ней пришел. Она старше меня в два раза, а я еще буду диктовать, кого звать, кого не звать, – взял ее под локоть, – пойдем, ничего страшного». А Нина такая испуганная… Они – дамы трепетные, и всем им хорошо за 80 лет.

Поднимаемся к Вале. Та открывает дверь, сама бледная, как побелка. И такое ощущение в комнате, что над столом висит топор. Я понял, что праздник надо спасать. Начал что-то смешное вспоминать, анекдоты рассказывать, сам делаю вид, что Рому в упор не вижу.

В конце 1990-х годов Рома, тогда «рядовой» клакер ГАБТа, попал в больницу. К нему, кроме его мамы и меня, никто не приходил. Мы сдружились, а потом он перешел на «коммерческие рельсы», и наша дружба обернулась враждой.

И вот Валин день рождения… Кто-то мне шепнул, что Рома недавно перенес инфаркт. И вдруг он встает: «Я хочу сказать…» Валя издает странный звук: «А-а-а…» – «Я сейчас сделаю то, о чем ты, Валя, давно мечтала. Я хочу попросить прощения у Коли за то…» И начал перечислять все пакости, которые он мне в театре делал. Потом продолжил: «Недавно я попал в больницу с инфарктом. Лежал абсолютно один и думал, что те, ради кого я драл горло, никто из них даже не позвонил. Вспомнил, как ты меня навещал тогда в больнице… Понял, какую по отношению к тебе я совершил подлость. Я при всех это признаю, хочу принести свои извинения. Прости меня, ради бога, Коля». Валя сидит не дышит, и все остальные тоже. Сидят, не шелохнувшись, на меня смотрят.

Пока Рома произносил свою покаянную речь, я даже головы в его сторону не повернул. Трудно забыть, как он кричал на весь партер Большого театра, что я буду стоять на коленях перед ним и просить прощения, а он в меня плюнет и не простит. Но худой мир лучше доброй войны.