Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Верхний этаж дома, в котором мы жили, был нанят князем A. М. Горчаковым. Я с ним часто сходился в нашем общем садике, и, судя по его тогдашним разговорам, я не ожидал, чтобы он когда-либо мог получить европейскую известность. Он мне неоднократно говорил, что, выходя из Лицея, он никак не мог полагать, что его выпуск будет прославлен Пушкиным, плохо учившимся в Лицее. Он и в 1847 г. не понимал всей прелести пушкинской поэзии, что надо приписать его 30-летнему отсутствию из России. Он в этот долгий период успел отвыкнуть от всего русского, а для полного понимания Пушкина, конечно, необходимо быть русским до мозга костей.

Доктор Трап требовал, чтобы жена моя оставалась в Гомбурге семь недель. Прожив четыре недели в {означенном} доме, в котором нам надоела хозяйка постоянными криками на свою прислугу, мы в ожидании приезда сестры с ее дочерьми из Киссингена переехали в один из домов Киселевой. Эта госпожа, бывшая некогда красавицей, что еще было заметно и в 1847 г., жена генерал-адъютанта графа Киселева{233}, бывшего в то время министром государственных имуществ, а впоследствии послом при Наполеоне III, давно с ним разъехавшаяся, проводила целое лето в Гомбурге и каждый день с 11 час. утра до 11 час. вечера играла в рулетку. Неприятно было видеть ее беспрерывно за игрой, но постоянное участие, которое принимали в игре ее двое малолетних незаконных детей (такими их считали в Гомбурге), было отвратительно.

По приезде сестры мы ей сказали, что будем кормить ее очень дурно. Она на это отвечала, что в Киссингене поневоле привыкла к немецкой кухне, что в одной с ней гостинице стоял тогдашний баварский наследный принц{234}

, и она получала одинаковый с ним обеденный стол, но это не мешало ему быть дурным. Даже в день рождения баварского короля, когда к наследному принцу был приглашен к обеду Наследник русского престола, прочие члены русской Императорской фамилии, находившиеся в Киссингене и другие высокие особы, стол был дурен. Сестра слышала от лейб-медика Енохина{235}, что Наследник {Великий Князь} Александр Николаевич, вернувшись голодный с обеда баварского наследного принца, немедля приказал подать себе обед. Но кухня в Гомбурге оказалась еще хуже киссингенской, так что от одной мысли о приближении времени обеда тошнило и сестру, и детей ее. Я уже упомянул, что мною были перепробованы все кухмистерские Гомбурга; я решился обратиться к повару ландграфа, но его обед был немногим лучше других.

Окончив свой 4-недельный курс питья вод, я, оставив жену, {продолжавшую их пить} с сестрою в Гомбурге, поехал в Лондон. Я плыл по Рейну, великолепные берега которого производили на меня сильное впечатление; не могу сказать того же о развалинах разных замков, видимых с парохода; я ожидал от них гораздо более. В Кельне, конечно, я осмотрел собор{236}; он привел меня в восхищение. Пароход, на котором я плыл, был наполнен пассажирами; между ними был один русский князь Лобанов{237}

, которого я ребенком, а потом студентом знал в Москве; впоследствии он был женат на дочери{238} фельдмаршала князя [Ивана Федоровича] Паскевича. Когда накрыли на палубе парохода стол, я и Лобанов сели рядом; все немцы говорили вместе, и этот говор нам крепко надоел. Лобанов спросил меня, нет ли возможности заставить их молчать; я отвечал, что это очень просто, стоит только спросить шампанского, и немцы разинут рты. Это средство оказалось удачным, но мы не могли выпить бутылки, так как только что кончили курс минеральных вод. Лобанов однако же, видя, что мое средство достигло цели, чтобы еще долее заставить молчать немцев, спросил еще бутылку шампанского, тогда как из первой выпито было нами только по одному бокалу. Тогда немцы, перешептываясь, выводили заключение, что мы, должно быть, два русских князя. {Предвижу замечание, что глупо было платить за две бутылки вина, когда и одной не могли выпить, но это замечание могут сделать только те, которые не испытывают того неприятного чувства, которое я испытываю от долгого слушания немецкого языка, особливо некоторых из его наречий.}