Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Во время обеда у Филиппа в смежной с нами комнате обедало общество французов, по-видимому очень богатых. Узнав, что мы русские, они взошли к нам с бокалами шампанского в руках и просили дозволения выпить за наше здоровье. Тост сопровождался спичем, в котором выхвалялись русский ум, храбрость, щедрость и готовность помочь в нужде ближнему, причем произнесена была благодарность Императору Николаю за ссуду золота на несколько десятков миллионов франков, в то время как голод и происшедший от того денежный кризис угрожали великими бедствиями Франции; вслед затем французы выпили за здоровье русского Императора. Мы выпили также за их здоровье и за здоровье короля Людовика Филиппа, хотя последний тост видимо не всеми французами был принят с удовольствием, {но мы должны были отплатить этою вежливостью за их вежливость}.

Мы прожили всего одну неделю в Hôtel des Princes по следующей причине. Мои племянницы находили, что шоколад, который им подавали, не многим лучше берлинского. Желая доказать, что Париж не Берлин, я приказал в кондитерской, находившейся на углу бульваров и Rue Richelieu, принести нам несколько чашек шоколаду. Метрдотель нашей гостиницы, увидев это, сделал нам чрезвычайно грубую сцену, так как мы не имели права по постановлениям гостиницы ничего съестного брать иначе как из ее буфета. Эта сцена побудила меня искать другого помещения, и, несмотря на убеждения того же метрдотеля, чтобы мы не оставляли его гостиницы, мы переехали в гостиницу Rue Neuve St. Augustin, 45^н, где было и дешевле и лучше.

Сестра моя делала много покупок и заказов для себя и для своих дочерей. Все это стоило гораздо более того, что предполагалось израсходовать в Париже, а потому я неоднократно ездил с кредитивом Штиглица к банкиру за получением денег. Накануне нашего отъезда я взял у банкира деньги, требовавшиеся на уплату за недоставленные еще сестре вещи, согласно сделанному ею расчету, и на проезд до Вены. Но вечером и даже ночью приносили столько вещей, что снова денег недостало, и в то время как уже были приведены почтовые лошади для нашего выезда из Парижа, я снова ездил к банкиру за деньгами. Хотя я каждый раз брал более денег, чем сестра назначала, но и в этот раз надо было столько заплатить за покупки в Париже, что у нас осталась незначительная сумма.

Экипажи наши были исправлены в Париже; каретник, их исправлявший, был очень разговорчив. Он объяснял свое неудовольствие против правительства и высших классов. Вообще, по общему расположению умов можно было ожидать сильного потрясения во Франции. Оружейник Девим{264}, у которого я купил пистолет для стрельбы в цель в комнатах и который был приглашаем на некоторые из вышеописанных обедов, жаловался, что лица, возвысившиеся при Людовике Филиппе, невежливее прежних аристократов, и выражал против них неудовольствие. В свою очередь, рабочие при всяком случае изъявляли свое неудовольствие против притеснений буржуазии. Процесс против министра публичных работ Теста указал на бесчестность многих лиц, стоявших во главе администрации, и в том числе бывшего военного министра. Живя в улице Neuve St. Augustin, я увидал рано утром толпу, идущую по одному направлению, и узнал, что она направляется к дому герцога Шуазель-Прален

{265}, который в предшествующую ночь убил свою жену, дочь известного маршала Себастиани{266}

, с которой он имел восемь детей. Это ужасное убийство возбудило еще большее неудовольствие низших классов против высшего. Герцог был пэром Франции, а потому для суждения его было созвано чрезвычайное собрание палаты пэров; до отъезда моего из Парижа происходило только одно вступительное заседание палаты по означенному делу.

Упомянув о распутных женщинах в Германии и Лондоне, нельзя умолчать и о парижских, но в Париже менее явного распутства в семьях, чем в Германии, а женщины, которых распутство составляет их профессию, были подчинены известной регламентации; между прочим: две такие женщины не имели права ходить по улицам вместе и не смели переходить при своих прогулках за указанный каждой из них предел. {Разврат же в домах терпимости был самый утонченный, или, вернее сказать, отвратительный до высочайшей степени.}

Путешествие наше из Парижа до Берна не представляло ничего {особенно} замечательного, кроме того что некоторые протяжения по этому пути были не шоссированы, а вымощены довольно крупным камнем, по которому езда была очень тряская. Из Берна мы поехали в Люцерн; конечно, в обоих городах мы осмотрели все достопримечательности; в последнем меня особенно поразило изваяние льва{267}, художественное произведение Торвальдсена. Я с трудом взобрался на самую вершину горы Риги, с которой любовался великолепнейшею картиною и был столько счастлив, что видел захождение солнца за горы. Я ночевал в плохой гостинице и за туманом не видел восхождения солнца; чтобы видеть его, несколько англичан жили уже почти неделю в некомфортабельной гостинице; я же немедля вернулся в Люцерн.