Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Мы переехали на пароходе через озеро четырех кантонов и, сойдя на берег, были поражены болезненным видом множества кретинов с их зобами. У знаменитого Чертова моста{268} мы выходили из экипажей и долго восхищались видами. {Восьмилетняя дочь моей сестры Эмилия выразила свое удовольствие словами:

– Это прекрасно-ужасно!}

На вершине С. Готарда{269} нас встретил снег и холод; шоссе на горах было хорошо, но тем не менее крутые извороты на крутых спусках очень пугали моих дам. Вообще, Швейцария не произвела приятного впечатления; жена моя находила, что чувствуешь себя придавленным окружающими горами и между ними, по недостатку воздуха, дышится не свободно; сверх того, на некоторых станциях почтальоны были очень грубы.

В Ломбардо-Венецианском королевстве{270}, составлявшем тогда часть Австрийской империи, мы заехали к старому другу моей жены, графине А. Н. [Александре Николаевне

] Корниани{271}, урожденной Тютчевой, {о которой я неоднократно упоминал в III и IV главах «Моих воспоминаний»}. Замок ее, купленный на деньги, подаренные ей княжной [Елизаветой Дмитриевной] Щербатовой

{272}, находился близ озера Комо, в великолепной местности. Графиню Корниани мы нашли в одежде белого цвета. Расцеловавшись по русскому обычаю с гостями, она сказала жене моей:

– Эмилия, поменяемся мужьями.

Ее фигура, как-то особенно драпированная ее одеждою, с необыкновенно выразительными черными глазами, была в это время очень замечательна. {Жена моя отвечала, что для этого необходимо было бы, сверх ее согласия, еще согласие обоих мужей, а она первая заявляет о своем несогласии.} Из {этих} слов графини мы могли заключить, что ее жизнь не очень приятная, несмотря на то что у нее уже был сын Роберт. Действительно, характер ее мужа был невыносимый, и, сверх того, он вскоре промотал бо́льшую часть капитала своей жены. Он нам показался лицом, манерами и образом мыслей очень похожим на свояка моего, графа H. С. Толстого. Граф Корниани возил нас по прекрасным окрестностям озера Комо, где я в первый раз видел {с толком} искусственно орошаемые сады, огороды и поля. Корниани жаловался, что немцы, заседающие в судах Ломбардии, не имеют понятия о важности разделения между соседними владельцами воды, назначенной для орошения, а потому вкривь и вкось судят о принадлежности одному одного дюйма, а другому полдюйма воды и т. д., и удивляются, как можно о таких безделицах судиться. Нас угощали у Корниани прекрасным копченым языком, и когда мы его похвалили, то хозяин нам объявил, что язык лошадиный. Сестра моя очень брезглива на пищу, но копченый язык так ей понравился, что она продолжала его есть, несмотря на упомянутое заявление.

В Милане и Венеции всего более нас поразили соборы {этих городов}, и в последнем, сверх того, площадь Св. Марка и Дворец дожей. В Венецию мы приехали в дождливое время; ее здания и гондолы показались нам очень грязными, и вообще вид ее не соответствовал тому, чем она нам представлялась {по разным ее описаниям и романам, действие которых происходит в самом городе.

Выше я упомянул, по какой причине при нашем выезде из Парижа у нас оставалось в наличности мало денег. Их оказалось так мало, что} в Милане нечем было заплатить за {наши} расходы в гостинице. Кредитив Штиглица, по которому мы не получили еще всех[47] денег, был адресован к банкирам, которых имена и места жительства были в нем прописаны; в числе их не было миланских банкиров, и потому мы в этом городе по нем не могли получить ни копейки. Жену мою чрезвычайно огорчило, что мы в чужом городе остаемся без возможности уплатить в гостинице; нам оставалось одно средство: снестись с Венским банкиром, к которому мы были адресованы в кредитиве Штиглица.

Телеграфов тогда не было, а почтовые сношения, по неимению железных дорог, были медленны. Жена объявила, что она не встанет с постели до того времени, пока у нас не будут деньги, и вскоре заснула. Сестра же и я поехали к русским, бывшим в это время в Милане, и к другим лицам добывать денег; попытки сестры были неудачны, я же не помню, у кого нашел немного денег, но достаточно, по моему расчету, на проезд до Вены, полагая проехать из Венеции в Триест на пароходе. {Я уже говорил неоднократно, что} жена моя имела отвращение от плавания по воде, и потому не согласилась совершить {означенного} переезда на пароходе. Мы поехали из Венеции на Брук, где тогда начиналась открытая часть железной дороги, в своих экипажах на почтовых лошадях. Это доставило нам удовольствие любоваться великолепными видами, представляющимися на каждом шагу, так что эта часть Австрии жене моей понравилась {гораздо} более Швейцарии, но по этой дороге мы до того издержались, что в Бруке нечем было заплатить за проезд по железной дороге до Вены. Я объяснил наше положение инженеру, заведовавшему дистанцией железной дороги в Бруке, и просил его помочь своему собрату, инженеру же, только русскому, выдачею нужных для проезда до Вены денег под залог моих золотых часов и цепочки, что он немедля и исполнил.