Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

В Вене, конечно, первый мой визит был к банкиру, который немедля мне его отдал, предложил моим дамам билеты в абонируемые им в театрах ложи и вообще был очень любезен во все, весьма короткое, впрочем, пребывание наше в Вене. В это время этот город был довольно грязен и не производил хорошего впечатления; конечно, мы осмотрели все его достопримечательности и были в загородном парке Шенбрунне{273}

. Накануне отъезда из Вены мы взяли ложу в Пратере, чтобы позабавить моих племянниц представлением обезьян и собак, очень хорошо обученных разным фарсам. В этот день я обедал в каком-то ресторане и застал своих уже в ложе в Пратере{274}

. Немедля по моем входе в ложу сестра объявила мне, что по принесенным ей счетам она должна была уплатить все деньги, и что мне необходимо взять у банкира еще денег по кредитиву Штиглица, чтобы доехать до Варшавы. Мне это заявление сестры было досадно. Я опасался, что вечером не застану банкира в его конторе. Действительно, в ней никого не было. Я отправился на дом к банкиру, и он был так любезен, что немедля снабдил меня деньгами, согласно моему требованию. Я пробыл слишком мало времени в Вене, чтобы судить об ее обывателях, но вообще они мне показались вежливыми, добросердечными, gemütlich[48]

; {мне кажется, что этому слову нет равнозначного на русском языке.} В австрийце нет грубости и нахальства немца Северной и Средней Германии; нельзя не приписать этих хороших качеств {австрийца господствующей} в Австрии смеси немецкого племени со славянским и итальянским.

Варшаво-Венская железная дорога в пределах Царства Польского была в то время открыта от Варшавы только до Ченстохова, а потому мы должны были при Острау въехать в Прусскую Силезию и по страшным ее пескам тащиться шагом, хотя в наши коляски запрягли в четырехместную вместо трех лошадей восемь, а в двухместную вместо двух шесть; конечно, брали прогонные деньги за всех четырнадцать лошадей, что составляло, по значительности прогонных денег, большой счет; при этом брали деньги и за шоссе, – вероятно, предположено было его построить; {мы же ехали по глубоким сыпучим пескам, к которым искусство человека ни малейше не прикасалось}.

Таможню на прусской границе мы проехали без приключений, но зато таможня на границе Царства Польского будет мне и спутницам моим всегда памятна. На этой границе песчаная почва изменилась в низменную, болотистую, по которой, при сильном дожде, езда была еще затруднительнее; мы подъехали к рогатке вечером; было совершенно темно и холодно. На рогатке долго продержали взятые у нас паспорта и объявили, что мы можем доехать до таможенного дома, отстоящего от рогатки на версту. Здесь обшарили обе наши коляски и вынесли все сундуки, ящики, мешки и пр. в весьма небольшую комнатку, которую ими всю завалили. Изо всех сундуков, ящиков и пр. было вынуто все без исключения; {я говорил уже, что сестра сделала себе и детям много платьев и других нарядов, которых вынутие и новая укладка, произведенные Е. Е. Радзевской, были очень затруднительны}. Несмотря на столь тщательный осмотр, продолжавшийся более шести часов, таможенные чиновники, {производившие осмотр очень медленно}, не нашли ничего недозволенного к беспошлинному провозу, исключая маленького сигарного ящика, который они, не раскрывая, конфисковали в свою пользу, чему я и не противился. Но когда я передал об этом жене моей, то она сказала, что в этом ящике лежат не сигары, а ее мелкие золотые и другие галантерейные вещи, и я отобрал его назад у чиновников. Ввоз иностранных экипажей в Россию был тогда беспошлинный, а в Царство Польское был обложен довольно значительной пошлиной; мы ехали в Россию, а потому экипажи наши проходили только транзитом через Польшу, но для этого мы должны были или немедля внести пошлину, которая была бы нам возвращена при въезде в Россию, чего мы не могли сделать по недостатку у нас в наличности денег, или отпустить наши экипажи запечатанными до русской границы, с платой за их перевозку, а самим ехать в почтовых экипажах, которых налицо не было. Наконец чиновники согласились призвать, несмотря на ночное время, писаря, который написал нам прошение в таможню об отпуске обоих экипажей под мою расписку, которою я обязывался немедля по приезде в Варшаву заявить о ввозе иностранных экипажей и внести установленную пошлину. За это снисхождение и за труды писаря, писавшего прошение и подписку по-польски, таможенные чиновники выразили надежду, что я не оставлю их без вознаграждения, и я им дал несколько русских золотых полуимпериалов.