Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

В Петербурге я нашел жену мою в новой квартире, которую она наняла в Троицком переулке, в доме Кривоносовой, за 600 руб. в год. Квартира была небольшая, в нижнем этаже; одна комната была холодна и одна сыра. Я говорил уже, что лето 1849 г. жена занимала небольшую дачу на Черной речке, где у нее часто бывал муж моей родной тетки [Прасковьи Андреевны, урожд. кн. Волконской

], полковник Александр Гавриилович Замятнин, оставивший по каким-то неудовольствиям место жандармского губернского штаб-офицера в Рязани с прикомандированием к образцовому кавалерийскому полку, квартировавшему в Павловске. В одно из его посещений жены моей, он у нее опасно заболел; больному оказаны были всевозможные попечения, в особенности ухаживала за ним {жившая у жены} добрейшая Екатерина Егоровна Радзевская, {о которой я уже подробно говорил в «Моих воспоминаниях»}. Замятнин, всегда добрый и мягкий в обращении, был несносно капризен во время болезни; об его капризах долго вспоминали жена моя и Радзевская. Тетка моя П. А. Замятнина, узнав о болезни мужа, неожиданно приехала в Петербург. Первое слово Замятнина жене своей было:

– Пашенька, ах, зачем ты приехала?

Можно себе представить, каким холодом обдал этот вопрос мою очень вспыльчивую и впечатлительную тетку, спешившую видеть больного мужа. Она поместилась на той же тесной даче; по выздоровлении же ее мужа, хотя они и наняли квартиру в Павловске, но тетка бóльшую часть времени жила на нашей городской квартире, куда часто приезжал и муж ее. Тетке моей было тогда под пятьдесят лет, но она, по своей эксцентричности, все продолжала учиться, и в это время начала учиться английскому языку. Этим учением она могла заниматься только в нашей гостиной, которая служила нам вместе и столовой, и бильярдной. Из передней в мой кабинет не было другого хода, как через означенную комнату, и все меня повещавшие должны были проходить мимо этой пожилой, весьма некрасивой женщины, которая громко выговаривала разные английские слова самым неправильным образом. Муж ее был переведен из жандармов в какой-то уланский полк, куцый мундир которого вовсе не шел к его маленькому росту при значительной тучности. Он старался отыс кать себе должность, и был назначен командующим бригадой Сибирского казачьего войска, а потому сшил себе казачий мундир; почему-то он не поехал в Сибирь, а взял место плац-майора в Вильне с оставлением по кавалерии и надел соответствующий мундир. Несмотря на то, что он был человек умный, что ему было за 50 лет и что никакой мундир не шел к его неуклюжей фигуре, его радовало это переодеванье, столь накладное для его пустого кармана. Жена и я прямо не говорили Замятниным, что они нас стесняют, но выказывали им это; однако же они провели у нас бóльшую часть зимы 1849 и 1850 гг. перед отъездом в Вильну.

Осенью 1849 г. приехал в Петербург генерал-майор [Григорий Иванович

] Филипсон, бывший в последнее время начальником штаба войск Кавказской линии и Черномории, {о котором я говорил в IV главе «Моих воспоминаний»}. Я очень удивился, узнав от него, что он совсем оставил Кавказ, на котором он служил столь отлично во всех отношениях в продолжение 14 лет. Причину этого он изъяснял следующим образом: «Граф Воронцов (тогдашний главнокомандующий на Кавказе) с самого приезда своего на Кавказ невзлюбил меня, полагая, что я немец, но когда он узнал, что я русский, то он меня возненавидел». Говорили, что Воронцов имел слабость к туземцам, а из европейских народов уважал только англичан. Филипсон, получивший назначение начальника штаба 4-го пехотного корпуса, которым в это время командовал генерал-адъютант Сакен (Дмитрий Ерофеевич), оставил молодую беременную жену в Петербурге, где она в конце декабря родила дочь Варвару (умерла 9 апреля 1873 г. замужем за Василием Ивановичем Солдатёнковым{401}).