Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

По возвращении моем в Петербург, Клейнмихель неоднократно меня спрашивал, к чему я представлен за кампанию, на что я отзывался незнанием. Видно было, что ему хотелось, чтобы я был представлен к следующему чину с тем, чтобы я перегнал в чинах состоявшего при Клейнмихеле подполковника [Аполлона Алексеевича

] Серебрякова, который двумя годами ранее меня вышел из Института инженеров путей сообщения и потому при производстве в подполковники в 1846 г. стоял по списку выше меня. Конечно, Клейнмихелю ничего не стоило бы дать мне при первом производстве чин полковника, обойдя Серебрякова, но он считал это неудобным, потому что последний, хотя и не был им любим в то время, все же был к нему самым близким лицом. Наконец в декабре 1849 г. я получил за отлично-усердную и ревностную службу в бытность инспектором военных сообщений действующей армии во время похода в Венгрии корону на орден Св. Анны 2-й степени. Клейнмихель был этим недоволен, частью по выше приведенной причине, а частью и потому, что так мало наградили посланного им в армию, состоявшего при нем штаб-офицера. Сверх этой награды я получил серебряную медаль за участие в этой войне для ношения в петлице и большую медаль, выбитую по случаю венгерской войны. На ней изображен бой между гидрой (революцией) и двуглавым орлом (Австрией), защищаемым другим двуглавым орлом (Россией), и вырезаны слова: «Разумейте языцы и покоряйтеся, яко с нами Бог». Медаль эта вообще, по моему мнению, неудачная. Не знаю, почему ее сочинение не было поручено графу Федору Петровичу Толстому{395}

, который в то время лепил модели медалей, выбиваемых на торжественные случаи. Большая часть русских штаб– и обер-офицеров, состоявших при штабе армии, получили австрийский орден Железной короны, первые на шею, а последние в петлицу, некоторые же орден Леопольда или другие ордена. В Петербурге я получил требование штаба действующей армии о высылке моего формулярного списка для отсылки к австрийскому правительству при представлении меня к австрийскому ордену. Жена моя, как и большая часть русского общества, недовольная тем, что войска наши ходили помогать австрийцам, и, почитая унизительным носить австрийский орден, настояла на том, чтобы я, несмотря на повторения означенного требования, не высылал своего формулярного списка, вследствие чего я за венгерскую кампанию никакой награды от австрийского правительства не получил. Впоследствии, заведывая железными дорогами, я старался отделываться от получения иностранных орденов, в чем и успел; {об этом я расскажу в своем месте}.

Продав в Гросс-Вардене за несколько гульденов лошадей, купленных мною за несколько сот гульденов, я отправился для исполнения данного мне поручения через Дебречин, – где был принят с особой радостью моим прежним хозяином, – по тракту до Змигорода и оттуда в Варшаву. В Галиции были уверены, что Император Николай, в вознаграждение за оказанную помощь Австрии, возьмет Галицию. И русины, и поляки говорили, что они были бы этим очень довольны; последние находили, что полякам в Царстве Польском гораздо лучше, чем в Галиции, из чего можно было заключить, что они предполагали, что будут присоединены не к Русской Империи, а к Царству Польскому.

По прибытии на станцию Ченстохово на Варшаво-Венской железной дороге, я нашел там поэта Василия Андреевича Жуковского, остановившегося переночевать. Я остался с ним до следующего поезда; мы поехали в Варшаву в одном вагоне. Жуковский, конечно, вспоминал при мне о прежнем житье-бытье, о поэтах Пушкине и Дельвиге; кроме того, его очень занимала мысль, что по мере того, как человечество ищет все большей и большей свободы, оно делается более и более рабом новых условий жизни, так что путешественник на железных дорогах обращается во что-то подобное почтовому конверту. В Варшаве Жуковский остановился в гостинице «Рим», а я по обыкновению в английской гостинице; мы виделись ежедневно. В одно из моих посещений я нашел у него только что произведенного свиты Его Величества генерал-майора графа [Карла Карловича

] Ламберта, бывшего в 1861 г. очень короткое время наместником Царства Польского и столь постыдно оставившего этот пост{396}. Ламберт, которого считали человеком умным, уверял, что все европейские беспорядки 1848 и 1849 г. происходят от того, что слишком многим лицам дается образование; что следует давать образование только заранее определенному, ограниченному числу молодых людей. Можно себе представить, какое неприятное впечатление производила эта мысль на Жуковского, но Ламберт, утверждая, что излишнее образование уже явно дало дурные плоды, находил необходимым попробовать давать в наших университетах и гимназиях образование, согласно его мысли, только ограниченному числу молодежи.