Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Наш поход в Венгрию, столь непопулярный в России и столь, по-видимому, успешно оконченный, имел, по моему мнению, самые невыгодные последствия для России. Венгерцы нас возненавидели; славянские племена, обманутые в своей надежде на нашу защиту пред угнетающим их австрийским правительством, стали к нам равнодушнее; австрийцы были недовольны тем, что должны были пользоваться пособием России, и вскоре выказали свою неблагодарность; вся Европа, завидуя русскому могуществу, пожелала потрясти его, чему через четыре года представился случай в войне между Россией с одной стороны и Турцией с ее тремя союзниками: Францией, Англией и Италией, с другой. Конечно, о том, что русский солдат был дурно накормлен и одет, и еще хуже вооружен, что русская армия не имела хороших генералов, было и без венгерской войны известно Европе, но она в продолжение этой войны вполне убедилась во всем вышесказанном; не будь ее, французское и английское правительства, может быть, не решились бы допустить Турцию до объявления нам войны в 1853 г., столь несчастливо для нас окончившейся.

Со сдачею Гёргея, война кончилась, а затем по «Положению об армии в военное время» упразднялась и должность инспектора военных сообщений. Жизнь моя в главной квартире, за исключением возможности видеться с Гёргеем, также собиравшимся в путь, была очень скучна. Высокомерие офицеров[75]

Генерального штаба не дозволяло мне сообщаться с ними; состоявшие при главной квартире армии генералы свиты Его ВЕличества и флигель-адъютанты, в обществе которых я проводил бóльшую часть времени, уехали в Варшаву, и я оставался одиноким. Дерзкое со всеми обращение фельдмаршала, недоступность и холодность Горчакова и бесконечные интриги чинов в многочисленной главной квартире до того мне опротивели, что я считал себя как в аду, из которого надо было вырваться как можно скорее. Служба при Клейнмихеле, конечно, была не совсем приятная, и около него было немало интриг, но все же она казалась мне несравненно предпочтительнее. Сверх того, мне хотелось поскорее увидеть мою жену, с которою был разлучен с самого начала 1849 г. Вследствие этого я 11 августа просил Горчакова о дозволении ехать в Петербург, так как мои обязанности при армии кончились. Он мне отвечал: «Вы едете, ну прощайте», и более ни слова. Фельдмаршал при прощании спросил меня, какую награду получил я за участие в кампании, и после моего ответа, что я ничего не получил, приказал мне сходить к начальнику наградного отделения генерал-майору Ушакову^н и передать ему приказание о представлении меня к награде, что мною и было немедля исполнено. Вместе с тем фельдмаршал сказал, что он мне дает поручение осмотреть по тракту от Гросс-Вардена через Токай до Змигорода военную дорогу и почтовые станции, и чтобы я к нему пришел через день. Граф Опперман{394}, единственный из адъютантов фельдмаршала, с которым я сошелся, человек очень хороший и вовсе непохожий на своего старшего брата, {о котором я упоминал в IV главе «Моих воспоминаний»}, советовал мне хорошенько поклониться Ушакову, чтобы получить надлежащую награду, например чин, а что иначе дадут мне самую ничтожную. В главной квартире даже говорили, что получение наград не обходится без денежных подарков. Конечно, я не намерен был давать деньги для получения наград и не пошел, несмотря на настояния Оппермана, кланяться Ушакову. В день моего отъезда я был у фельдмаршала согласно его приказанию, и он снова спросил меня о том, чем я награжден, и когда я ему доложил, что я его милостивое приказание по этому предмету передал генерал-майору Ушакову, то он мне сказал, что сам ему подтвердит об этом, что немедля исполнил, подозвав к себе бывшего в той же комнате Ушакова. Читатель, конечно, заметит разницу в прощании со мною Паскевича и Горчакова, {тогда как} от первого я имел всего одно поручение, а от последнего очень много, и эти поручения были мною исполнены совершенно удовлетворительно.