Мои воспоминания. Том 2. 1842-1858 гг.

Я несколько раз ездил осматривать работы, произведенные в 1849 г. в порожистой части Днепра, и делал с местными инженерами предположения о продолжении их. В мае и июне 1850 г., по высокому горизонту вод в Днепре, никаких работ не производилось. В Екатеринославе я получал часто письма от жены и сестры; последняя писала, что она почти не видит жены моей, которая с раннего утра уходит в сад ловить рыбу в пруде. Я рад был, что она нашла себе занятие, но опасался, чтобы через это не увеличились ее ревматизмы, от которых она уже много страдала.

Начальник IX округа Семичев, узнав, что Клейнмихель вскоре приедет в Курск, находившийся в районе его округа, поехал к нему навстречу, но вскоре вернулся весьма недовольный своей поездкой. Клейнмихель разругал его и приказал воротиться в Екатеринослав, куда обещался вскоре приехать. Между тем, гражданские начальства Екатеринослава, и в особенности губернатор, тайный советник Андрей Яковлевич Фабр, {о котором я упоминал выше}, делали разные приготовления в городе, чтобы достойно принять столь высокое лицо. Боязнь, с которою Фабр ожидал Клейнмихеля, доходила до смешного; ему постоянно мерещилось: «вот, вот он едет». Несмотря на то, что я уверял Фабра, что передовой курьер Клейнмихеля приедет ко мне 12-ю часами ранее приезда последнего, и мы будем иметь время нарядиться в парадную форму для его встречи, Фабр часто, в тревоге ожидания Клейнмихеля, надевал мундир и ленту. В этот приезд мой в Екатеринослав мне были отведены три комнаты, составлявшие половину второго этажа двухэтажного дома; другая половина была нанята очень красивой женщиной г. Добрянской^н, у которой бывало много знакомых, но с которою я познакомился только в следующий мой приезд в Екатеринослав в 1851 г. Ложась спать обыкновенно в 11-м часу ночи, я отпускал моего слугу ужинать и запирал за ним дверь. Однажды[78]

, лежа в постели и читая книгу в ожидании возвращения моего слуги, я услыхал стук в дверь и полагал, что приезжие стучатся к моей соседке, но оказалось, что это был частный пристав Абаза, присланный губернатором с извещением, что Клейнмихель приехал, что губернатор, одетый в полную форму, ждет меня, чтобы ехать вместе на встречу к Клейнмихелю. Я отвечал, что Клейнмихель не мог приехать, и что не встану с постели. Вскоре приехал ко мне сам губернатор, который объяснил, что получил с почтовой станции извещение о приезде Клейнмихеля; я ему заметил, что куда же мог деваться Клейнмихель, и неужели он ожидает нас на станции. Оказалось, что проехал через Екатеринослав адъютант Клейнмихеля, Бутурлин, {по подорожной, в которой его звание было прописано}, и так как у страха глаза велики, то прислали сказать губернатору, что приехал сам Клейнмихель, а не адъютант его.

Клейнмихель, по неизвестной причине, долго не ехал. Во второй половине июня приехал от него курьер, с таинственным видом сказавший мне, что Клейнмихель опасно болен в курской деревне своей жены и требует моего немедленного туда приезда. О болезни Клейнмихеля курьеру не приказано было говорить никому ни слова. Я немедля выехал и в своей коляске, по курьерской подорожной, в 16 часов поспел из Екатеринослава в деревню Клейнмихеля, в нескольких верстах от г. Обояни.

{По приезде моем в эту деревню} на другой день я видел Клейнмихеля очень больным в постели; он мне сказал, чтобы я подписался свидетелем на его завещании. Прошло несколько дней; болезнь туго подавалась средствам доктора Фейхтнера и докторов, приехавших из Харькова; я несколько дней не видал больного. Свита его состояла из чиновников особых поручений Мицкевича^н (бывшего впоследствии директором канцелярии главноуправляющего путями сообщения) и Боричевского{411}

(бывшего после Мицкевича директором той же канцелярии, впоследствии члена Совета Министерства путей сообщения) и из состоявших при Клейнмихеле инженер-подполковника Серебрякова (впоследствии генерал-лейтенанта), капитана Адамовича (впоследствии действительного статского советника) и меня. Вся эта свита помещалась в маленьком флигеле господского дома подле отхожего места, так что в нем от тесноты, жары и вони было невыносимо. Мы, за исключением Адамовича, распределили между собой наши занятия в случае смерти Клейнмихеля; когда Адамовичу случилось подслушать наши об этом толки, он воскликнул:

– Нет, он не умрет.

Адамович оказался прав.