Моя работа в Москве и Финляндии в 1939-1941 гг.

«В Москву я приехал за гарантиями мира. Другие представители государств-соседей Советской России и особенно мои коллеги посланник Финляндии Паасикиви и посол Ирана Мохаммед Саед, ныне министр иностранных дел в Тегеране, также стремились обеспечить безопасность своих государств. Мы были убеждены, что в интересах наших стран, так же, как и в общих интересах, было, чтобы Советский Союз, проводя мирную политику по отношению к своим соседям, способствовал бы сохранению некоего равновесия. Мы считали, что следует избегать всего, что могло бы подорвать предпосылки подобной политики».

В этом Гафенку был прав. Он говорил, что Советский Союз не был склонен способствовать укреплению чувства безопасности у своих соседей. «Невозможно было не заметить глубокие изменения в политике Советского Союза, явившиеся следствием августовского договора 1939 года и дальнейшего сотрудничества с Германией. После длительного периода осторожной политики… советскую империю охватил восторг, вызванный важными и лёгкими успехами в Польше, Балтийских государствах и в долине Дуная. Неустанными усилиями строителя империи – строителя, который в своих планах, стремлениях и методах действий ничем не отличался от своих великих предшественников, создавших мощь России в древние времена, – внутренние изменения на безграничных просторах империи получили своё продолжение на международной арене: Советская Россия вернулась в старые царские границы. Благодаря этим захватам Россия осознала свою мощь. Эта империя не была чем-либо новым. Она не возникла благодаря гению Сталина или в результате революционного порыва. Она была наследием прошлого, которое стремилось на запад и юг… Старая воскресшая Россия поставила перед новой страной задачу – расширяться… Новая Россия поддержала старые империалистические устремления, предоставив для них производительные силы, дисциплину труда, промышленность, всё то, что никогда не было известно на Руси… В течение 1940 года Советский Союз дал наблюдателям, которых не вводил в заблуждение угрюмый внешний вид советских народных масс, ошеломляющую картину своей силы и жизнеспособности» (Ibid. P. 349–351).

«Это представление породило страх у соседних государств, – говорит далее Гафенку. – Гордясь своей мощью и в особенности осознавая возможности расширения своей власти, Советский Союз не испытывал ни малейшего желания вернуться к прежнему порядку, и вообще ни к какому порядку. Атмосфера страха и нестабильности, укоренившаяся в сопредельных государствах, благоприятствовала его целям. Советский Союз намеревался извлечь выгоду из воцарившегося хаоса… Представители средних и малых государств (Румынии, Финляндии, Ирана, Афганистана, Югославии) в Москве один за другим отказывались от своих пустых надежд. Советский Союз не приносил никому успокоения, напротив, он держал всех в состоянии нестабильности, беспокойства и постоянно грозившей опасности». Так Гафенку описывает свои московские наблюдения. Конечно, он смотрит на вещи, в первую очередь, с точки зрения своей страны, Румынии, но в его словах я легко нахожу собственные настроения того времени.

В жизни прежних поколений международная политика, несмотря на Лигу Наций и другие идеалистические устремления, шла вопреки жизненным интересам малых государств и в сторону всё большей анархии. Как характерный пример метода действий великих держав и их безразличия в отношении прав малых Гафенку рассказывает о том, как Советский Союз и Германия осенью 1940 года договорились о проведении Дунайской конференции. Приглашения на конференцию направлялись из Берлина. В сообщении ТАСС говорилось, что совместно с Германией и при согласии Италии достигнута договорённость о прекращении деятельности бывших Дунайских комитетов, но о содействии Румынии ни словом не упомянуто. Между тем, именно Румыния была важным фактором в международной Дунайской комиссии. Почти 900 километров вдоль Дуная и обширное устье в его нижнем течении у Чёрного моря – территория Румынии.