Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Говоря о «недопустимости формального подхода к подготовке вступающих» в комсомол [1, т. I, с. 199], райкомовские вожди сами же его культивируют. «Тень», отброшенная таким подходом за относительно краткий период в десять – пятнадцать лет, – не только теневая экономика: это – не видимая правящей верхушке жизнь страны и её народа. «Какой там школьник! Перед ним, откинувшись на стуле, сидел здоровенный мужик, зачем-то одетый в ученическую форму» [1, т. I, с. 194]. Пока лишь угадывающаяся в «ЧП» участь выросшего из навязанных ему форм, рано заматеревшего парня развернётся потом в судьбах персонажей новейшей прозы 2000-х. В рассказе В. Дёгтева «Коцаный» герой становится вором-рецидивистом тоже из-за формального подхода к одному-единственному проступку: «Мишка сдуру спёр у одного пьяного сумку, где лежало мыло, полотенце и мочалка. И за это-то он и получил свой первый срок – три года общего режима. Адвокат просил судью дать условный срок, мол, парень исправится, да и в армию ему скоро. Нет! А после суда судья даже бросил вполголоса (но Мишка услыхал), что нечего, мол, жалеть этот человеческий мусор. Из этого паразитического материала, дескать, ничего не получится, сорняк он и есть сорняк. Мишка запомнил эти слова на всю жизнь. И поклялся отомстить»[3, с. 49].

Дихотомия лексико-семантических пластов в «Коцаном» несёт обоюдоснижающую функцию: «Козёл!» – это о судье, «том самом человеке, который упёк Мишку по первой ходке»[3, с. 49]. Именно к этому экспрессивно окрашенному ряду «суд – козёл», высвечивающему вытеснение казённых идиом фразеологией былых отверженных (или новых хозяев жизни?), стягиваются семантические смыслы и в романе Полякова «Козлёнок в молоке» (1993–1995). Стягиваются как к ключевой лексеме, заключающей в себе идею высшего суда и истину библейского табу: «Не варите козлёнка в молоке матери его».

Среди других важных моментов отмечу также обозначившееся уже в «ЧП» сращение идеологических ориентиров (официально-партийных и теневых) и, главное, объединяющий их эффект «крыши». В «Апофегее» герой, облачённый автором в «говорящее» БМП, став первым секретарём райкома партии, сразу же заявляет: «Я очищу район от всей коррумпированной дряни!» [1, т. I, с. 338]. Актуализируемая на уровне читательского бессознательного параллель «новая – власть – новая метла» («очищу – метла») изнутри взрывает популистскую фразеологию «защитника» народных интересов. «Умеет столица жировать. Всю страну прожрёт и не заметит…» [1, т. I, с. 340].

Вслушайтесь, вслушайтесь в эти замечательные слова «скромного партийного функционера» [1, т. I, с. 402] с барскими замашками! А ведь в них зависть властолюбца, который и сам не прочь прожрать всю страну. И прожрал! – как засвидетельствовал дефолт 1998-го, но не финал повести, написанной десятью годами раньше. Тогда более искушённые борцы за идею «ушли» БМП. Его кресло занял гибкий Чистяков, умеющий пожертвовать единственной в своей жизни любовью, «ободряющей улыбкой выпроводить» секретаршу из кабинета [1, т. I, с. 408]. Но уже тогда финал этот, несмотря на относительно благополучную для героев развязку, оставлял чувство какой-то незавершённости, недосказанности, временности, что ли. «Это плохо кончится…» [1, т. I, с. 403] – говорит Надя Печерникова. Не хочу записывать задним числом автора в пророки, но факт остаётся фактом: в безумной эйфории тех лет он оказался одним из немногих писателей, связавших изменение правил политической борьбы с глубинными процессами духовно-нравственной деградации. Кончилось действительно плохо. Тайная, подковёрная борьба за власть вылилась в циничный мордобой на глазах у всего народа – Купряшиных («Сто дней до приказа»), Шумилиных («ЧП районного масштаба»), Печерниковых («Апофегей»), Гуманковых («Парижская любовь Кости Гуманкова»), Курылёвых («Демгородок»), Акашиных («Козлёнок в молоке»), Каракозиных, Башмаковых («Замыслил я побег…») и других Трудовичей23

, забывших старинную мудрость: когда баре дерутся, у мужиков чубы трещат.

Приём семантической актуализации, то есть превращения (воображением самого читателя) отдельного слова, фразы, фрагмента в художественную развёрнутую картину, виртуозно использован писателем и в «Козлёнке» – романе о метаморфозах творческого мышления в период горбачёвской перестройки. «Хватит ходить в коротких штанишках. Партия доверяет нам. <…> Всё будем печатать! Плюрализм…» – «мужественно» обещает Н. Н. Горынин, секретарь правления Союза писателей, страждущий руководящих указаний литературной общественности.

«Толпа некоторое время молча обдумывала сказанное, стараясь понять тайный смысл этих слов и особенно – последнего, незнакомого, подозрительно оканчивающегося на “изм”» [1, т. II, с. 329].