Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

В. Куницын, комментируя эту, пожалуй, самую яркую страницу новейшей русской прозы, увидел в образе Витеньки – бывшего солдата, безногого обрубка войны – «символ эпохи победителей, подло поверженной, но всё же великодушной к слабым, неверным наследникам»[3, 6]. Всё так. Но, повторим мы излюбленный вопрос героев Ю. Полякова, «в каком смысле»? Почему «наследники», которые должны были зубами цепляться за эту прямо-таки вынянчившую их обломовско-обкомовскую Россию, так пассивно приняли крах вскормившей их цивилизации? А может, и отцы их, пулемётами и лагерями устанавливавшие новый справедливый мир, в чём-то тоже просчитались? Ведь выросло два поколения людей, привыкших воспринимать оплаченные кровью отцов социальные блага как нечто совершенно естественное. А с другой стороны: разве созданная отцами Система не сковывала творческой инициативы молодёжи, не утесняла её энергии? Древнеримский лозунг «Хлеба и зрелищ!» родился не на пустом месте. Человек по натуре – охотник, укротитель «хищных зверей» [1, II, 473], искатель приключений. Хлеб был, и с каждым годом его становилось больше. А вот «приключения» всё чаще сводились к карьерным интригам, лавированию в коридорах двойной морали, эзоповому языку…

Бедный-бедный Чаадаев, объявленный «высочайшим повелением» умалишённым.

Несчастный император, отменивший крепостное право, но не жадность и злобу людскую.

Фанатики-народовольцы, странным образом совместившие метание бомб и кинжальные удары из-за угла с православно-христианской этикой. Что уж тут говорить о Чацких нашего времени – вот уж действительно горе от ума!

другого уже главного героя и наоборот: автор как бы даёт нам понять, что все мы – одновременно герои и не герои. Бальзаковский приём: рассматривается не жизнь человека как члена социума, а жизнь самого социума как героя Человеческой комедии.

Зачем тебе этот эксперимент, спрашивает Акашин героя-рассказчика в романе «Козлёнок в молоке», имея в виду стремление последнего одурачить весь свет. Действительно, зачем? Чтобы выиграть глупое пари? Заполучить «Масонскую энциклопедию» – «такую же никчёмную дрянь, как позавчерашний трамвайный билет» [1, II, 172]?

«Я стоял и разглядывал трогательно-зубчатый крапивный кустик, покрытый серебристо-стрекучими, похожими на младенческий пушок ворсинками. Чтобы ответить на вопрос, я должен был рассказать Витьку про всё. Про моего неведомого папу, про маму-машинистку, печатавшую за занавесочкой до глубокой ночи чьи-то кандидатские и докторские и верившую, что когда-нибудь перепечатает и мою диссертацию. Про то, как я сидел перед операцией в её душной многолюдной палате и она, уже зная, что никогда не будет печатать мою диссертацию, шептала бескровными губами: “По сорок копеек не соглашайся, по сорок копеек за страницу – дорого!” Я должен был рассказать о том, как с третьего раза поступил в университет и как меня любили однокурсники, сынки больших начальников, за то, что я в любое время суток мог достать водку. О том, как однажды после пьяной вечеринки гордая однокурсница, которая настолько мне нравилась, что я боялся дышать в её сторону, сама напросилась со мной в койку. Она никак не могла залететь от нашего общего приятеля, а ей очень хотелось за него замуж, ибо его папа трудился ректором института торговли. Я должен был рассказать о том, как я принёс свою первую повестушку одному классику на отзыв. Он прочитал, похвалил и даже предложил напечатать её под своим именем, выплатив мне пятьдесят процентов гонорара. Я проплакал целую ночь и согласился. <…> Я должен был рассказать… ещё тысячу разных – важных и неважных – историй, событий, случаев, без которых жизнь другого человека, других людей всегда кажется утомительной массовкой, фоном для твоей собственной жизни, единственной и неповторимой, нежной и трепетной, как вот этот маленький крапивный кустик. Я должен был объяснить, что сделав из него, полудурка, знаменитого писателя, я смогу доказать всему миру, но прежде всего самому себе, нечто неизмеримо важное… Впервые в бездарной моей жизни я буду не бумагомарателем, сочиняющим полумёртвых героев…

– Значит, ты интересуешься, зачем мне всё это нужно? – весело спросил я» [1, II, 172–173].