Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Если мы сравним улыбку Витеньки – инвалида войны из романа «Замыслил я побег…» с притворным весельем героя-рассказчика из романа «Козлёнок в молоке», то увидим людей совершенно разных эпох: человека, открытого миру, и человека, от мира уже отделившегося. Революции, войны, колоссальное перенапряжение народных сил надорвали душу и дух нации. К тому же надо учесть, что «красный проект» вырос и из крестьянского миропонимания, ещё не утратившего органической связи с окружающим Космосом, традициями дореволюционной России, а завершали этот проект люди, воспитанные на ньютоновских представлениях о мироздании. Идеал, лишённый сакральности, божественной тайны, мельчал. Крестьянская мечта о построении царства Божьего на земле постепенно вытеснялась идеей личного благополучия. Система, при несомненном улучшении всеобщего благосостояния, постепенно перерождалась в антисистему. Мифологизированные кумиры при ближайшем рассмотрении оказывались не титанами, а обычными людьми и даже заурядными мещанами. Вот с этим-то, воспитанный на фальшивых легендах и мифах (но когда-то искренне веривший в них), не может, точнее, не хочет смириться повествователь, мечтающий не о «полумёртвых», а о настоящих, живых героях. И именно поэтому ряды падения в прозе Ю. Полякова связаны с образами полёта как дерзания, прорыва к тому самому солнцу, свет которого слепил глаза Шумилину из «ЧП районного масштаба».

Собственно, образ солнца – недосягаемой высоты из той ранней повести – и определяет смысл сверхустремлений советских ли, постсоветских ли героев писателя и одновременно мотив падшего ангела.

«Лицом он походил если не на ангела, то на студента-отличника из фильма семидесятых годов: румяное круглое лицо, вздёрнутый нос и большие очки. Но в зачёсанных назад волнистых тёмно-русых волосах виднелась проседь, совершено неуместная в его розовощёком возрасте» [1, II, 397].

Бывший «студент-отличник», не растерявшийся, не опустившийся в беспределе 90-х, а, наоборот, воплотивший почти все свои честолюбивые замыслы, – чем не завидная судьба?!

Впрочем, «судьба приходит к нам в разных обличьях» [1, I, 440].

«Вниз, вниз, вниз! Разрывая лёгкие, расхлопывая бронхи судорожным тяжким бегом», спасается от погони участник неудавшегося госпереворота, обозначившего черту (пост)советского распада в повести Б. Евсеева «Юрод»[4, 177].

Вверх, вверх, вверх – «больше и выше!» [1, II, 406], – рвутся к финансовой независимости (а значит – к власти и счастью) герои «Неба падших», готовые ради «свободного полёта» рискнуть «своей единственной жизнью» [1, II, 514].

И что же?..

Вот стоят они друг против друга как представители двух несовместимых рас, мужчина и женщина, красивые, сильные, любящие – и ненавидящие друг друга. Кажется, так стояли в «Демгородке» (1991–1993) Мишка и Лена: она – прикрывая «своим телом Рената (террориста из организации «Молодые львы демократии». – А. Б.), а он – толстого лгуна Юрятина (руководителя операции спецслужб по розыску «золота партии». – А. Б.) вместе с его оравой россомоновцев» [1, II, 108]. Но там была драма, роковое стечение обстоятельств. Единство лирического и иронического начал, возвышая «автора»33над падшестью мира, внушало надежду на возобновление традиции, что любовь, взаимоуважение, терпимость вернут сему миру естественный облик, утраченный в стереотипах ложных целей. Здесь же – в «Небе падших» – трагедия. Причем трагедия особого рода. Смерть Катерины – возлюбленной Шарманова – не проясняет смысл бытия. А только ярче высвечивает контрасты современной России, в которой самоотчуждённость и эгоизм всё настойчивей проявляют себя в качестве экзистенциальных свойств человека. Не стечение обстоятельств, а свободный выбор героев в осуществлении притязаний собственной гордыни (я умней, я сильней, я главней – следовательно, мне всё дозволено) определяет их поведение. Они сами несут в себе свою гибель, но не в гегелевско-хайдеггеровском понимании бытияв-мире как бытия-к-смерти, или, другими словами, бытия-ксохранению в преображённом виде того, что в старой форме обречено на уничтожение, а в каком-то ином, не совместимом с жизнью, а значит, с самой любовью, смысле.

Вот почему счастливое приземление президента компании «Аэрофонд» Павла Шарманова (во время парашютного прыжка с пытавшейся убить его любовницей) – всего лишь временная отсрочка. В восприятии фиктивного автора, «записавшего» рассказ встретившегося ему предпринимателя о больших деньгах, любви и смерти, видеокадры группового затяжного прыжка в небытие перемежаются с «затекстовыми» реалиями жизни и смерти героя, где тот предстаёт в ореоле античного мифа:

«В “Московском комсомольце” опубликовали большую подробную статью под названием “Смерть Икара”, и я узнал, что во время обыска в квартире Шарманова обнаружили папку с компроматом на очень серьёзных людей из Белого дома, но затем документы исчезли при странных обстоятельствах» [1, II, 518].

И вот почему нелепая смерть героев «Гипсового трубача» – Жарынина и Ибрагимбыкова – фарс, обнажающий нечто подлое, лицемерное в самих свидетелях этого фарса.