Молчание слова. Путь Дюрера, пройденный с Иеронимом

– и Валери Ларбо, который в своём сочинении “Sous l’nvocation de Saint Jérôme” (1930–1933) оставил массу весьма проницательных суждений об искусстве перевода.

Вергилий, Цицерон, искусство античности – тонкое поэтическое сознание может поставить их на службу Божьему слову. И всё это – на твёрдой почве выверенных текстов, исторически определённых смыслов, а не отвлечённых аллегорий. Сама плоть слова сочетает в себе дух классики и дух Библии. Здесь, в вифлеемской келье, тяжким трудом вечно болезненного человека закладывалось основание того, что, пройдя Средневековье, в Новое время оформилось как аутентичное наследие Запада. Иероним вполне сознавал меру дерзости своих идей: «Есть немногие, кто признаёт, что я дерзнул пуститься в дело, на которое до меня не отважился ни один учёный латинист. Когда бледная смерть похитит писавших вместе с обращённой на них критикой, когда листья опадут и поднимется свежая зелень, то имя и слава уж поблекнут, останется единый дух»⁴.

Альбрехт Дюрер. Меланхолия 1.1514. Медь, резцовая гравюра. 23,9x18,8 см

В то время почти никто не понимал всей значимости его достижений, Августин – тоже, его Септуагинта вполне устраивала. Ещё меньше понимали его оригенисты во главе с Руфином, склока с которым длилась у него годами, между тем как антиоригенисты, как, скажем, Епифаний, напротив, сетовали на его чрезмерную близость к Оригену. В этой войне на два фронта Иероним путался в противоречиях, допускал вопиющую несправедливость, терял интуицию истины и ранил своё тщеславие. «Что ни день, мы умираем, что ни день, изменяемся и думаем, что будем жить вечно. Всё, что я теперь диктую, велю записывать, просматриваю, исправляю – всё будет совлечено с моей жизни… Мы пишем и отвечаем на написанное, письма наши переплывают моря, и пока киль разрезает морские струи, волна за волной крадут куски жизни нашей⁵». «Как бы заключённый в сторожевую вышку, наблюдал я, не без горестных воздыханий, бури и кораблекрушения мира сего⁶». В этих словах слышны отзвуки дюреровой «Меланхолии I». Падение Рима в 410 году сделало тон его писаний уже совершенно мрачным. Иероним работал, телесно разбитый, и отстаивал свои позиции до последнего: Пелагианские монахи напали на его монастырь и подожгли его, с тех пор там воцарилась нищета. Он роптал: «Старческие немощи гасят порывы духа»⁷. Он умер семидесяти двух лет.

Из легендарных сведений о Иерониме нам пригодится лишь немногое. О том, что различимая на многих изображениях кардинальская шапка – лишь легенда, уже было сказано. Изображение его как кающегося грешника с атрибутами креста (перед которым он до крови бьёт себя камнем) и черепа не то чтобы вполне легендарно, но понимать его нужно лишь как наглядный образ. Присутствие льва требует пояснений. Источником его является сказка о беглом рабе-язычнике Андрокле, который вынимает занозу из лапы льва и так дружится с ним. Годы спустя благодарный зверь узнаёт Андрокла, брошенного на арену римского амфитеатра, и невредимым отпускает его из своих лап. Этот сюжет пересказал Авл Геллий, использовал его и Бернард Шоу. По-видимому, его имел в виду и Дюрер, судя по одному его этюду⁸

. Подобный рассказ можно найти и у Эзопа.

Альбрехт Дюрер. Этюд. 1517

Это предание вновь всплывает в кругу анекдотов о христианских отцах-пустынниках, например, у аббата Джерасинуса; итальянская форма этого имени Джерасино, скорее всего, смешалась с Джеронимо, Джироламо⁹. Золотая Легенда передаёт этот эпизод в развёрнутой и изящной форме. Витторе Карпаччо изображает ужас монахов при виде Иеронима, входящего в монастырский двор с улыбающимся зверем на поводке. Истинно гуманистическая картина, которой восхищался не только Гуттен, но и Эразм: магистр священной филологии на пару с мирно настроенным львом вторгаются на территорию, прежде заповеданную лишь монахам, а те гротескно удирают.

С. 24. Витторе Карпаччо. Святой Иероним приводит в монастырь льва.

1502. Холст, масло. 141х 211 см

Многократно изображаемый мотив извлечения занозы был заложен Рогиром ван дер Вейденом. Кроткого вида старик в ниспадающей складками одежде у входа в пещеру в полном спокойствии лечит лапу льва; Мемлинг и Рименшнайдер подражали Рогиру, рейнская традиция переносит эту сцену в кабинет Иеронима, как это сделал и сам Дюрер на своей первой деревянной гравюре.

В конце XV века появляется, однако, другая версия, по которой Иероним производит свою операцию с львиной лапой стоя, позднее мы увидим этот сюжет у Дюрера.

Антонелло да Мессина. Святой Иероним в келье.

Ок. 1475. Дерево, масло. 45,7 × 36,2 см

Иероним и гуманисты