Молчи или умри

А вот у того детского сада — в здании бывшего полицейского управления — он стоял на посту в дни Великих событий, крепко сжав старенький револьвер. Тогда ловили одного агента охранки, началась перестрелка и шальная пуля снесла его фуражку. Угоди она сантиметром ниже…

В темноте шумела река. Тянуло сыростью. В сознании всплыла точно такая же река. В тот день позвонила ему Аня. В редакции у него особо спешной работы не было, что случалось чрезвычайно редко. Они договорились встретиться. Незадолго до этого Коев обзавелся «Ладой», Ане нравилось сидеть с ним рядом и слушать музыку. Она не докучала болтовней, знала, сколько сил отнимает у него работа. Пообедали в придорожном ресторанчике. Потом свернули на проселочную дорогу и вскоре остановились у Пештерской реки. Прежде Коев не раз сиживал тут с удочкой. Лето подходило к концу; извиваясь меж зеленых берегов, текла чистая и теплая речка с тихими заводями. Сбросив одежду, они с наслаждением погрузились в воду. Аня, молодая, гибкая, стала шумно дурачиться, оживленно плескаться, даже запела, чуть фальшивя: «Ах, мой миленький дружок», после чего он долго над ней подтрунивал. Они натаскали целую кучу камней для запруды. Так они возились до сумерек, и Коева не покидало чувство, что он снова вернулся в детство, когда с ребятами они так же запруживали Старую реку и с разгона прыгали в воду. Вспомнился Милен, нынешний директор комбината. Он был поменьше его годами и пошустрее. Бывало, подглядывали они за девчатами, прибегавшими с поля освежиться. Девушки купались нагими, завидев их, поднимали невообразимый гвалт, окатывали их водой с ног до головы. Отбежав в сторону, парнишки продолжали слушать их заливистый смех и крики. А стоило ватаге вернуться, как снова поднимался писк…

— Марин, это ты, родимый?

Голос показался Марину знакомым. Оглянувшись, он увидел пожилую женщину с хозяйственной сумкой в руке. Она широко улыбалась.

— Добрый вечер, тетушка Янка!

— Добрый вечер, мой мальчик. Ну, говорю себе, это Марин, ни с кем его не спутаешь. Ни у кого нет такой осанистой походки.

— Давно мы с тобой не виделись.

— Да вы там, в Софии, все с утра до ночи заняты. Важными, видать, делами ворочаете. Домой-то заходил?

— Нет еще, тетушка Янка. В гостинице остановился.

— Я и то подумала, загляни, Маринчо, домой, наверняка углядела бы. Милен сказывал, что ты тут… Ну, а мы… Сам видишь… Старость не радость, милок. Отец твой, бывало, говорил: в молодости все желали мне дожить до старости, до седых волос. Вот постарел, поседел, а проку-то?

Коев засмеялся.

— Такая уж у людей присказка. Умереть молодым разве лучше?

— Как знать. Иногда, кажется, лучше.

— Вот тебе и на!

— Старый вот преставился. Опустела наша улочка. Осиротела, почитай. Пока был жив Старый, жизнь кругом кипела. Народ, бывало, валом валит. Планы разные кроили. Все прахом пошло. Ни тебе людей, ни планов. И зачем все это?..

Тетушка Янка знала всю их семью, с матерью сызмальства дружила, а вспоминает Старого…

— Ну, я пошла. А ты, когда домой наведаешься, дай мне знать. Непременно буду ждать…

Коев сам не помнил, как очутился у дома бывшего партийного секретаря, того самого, при котором исключили Старого из партии. Дворик зарос яблоневыми деревьями и малиновыми кустами. Сокол (партизанская кличка секретаря) не съехал из старого отцовского дома, правда, достроенного и тщательно отремонтированного, но сохранившего свой прежний облик. Хозяин сидел во дворе.

— А, Марин! — поднялся навстречу Сокол, протягивая руку. Другая безжизненно висела плетью, и Коев припомнил, что не так давно с Соколом случился удар. Чуть заметно разладилась у него и речь.

— Какими судьбами?

— Да вот приехал на комбинат. Надумал про него написать, вот и хожу, расспрашиваю того, другого. Не забывается родной город.

— Уж не лукавь. Забыли вы его, начисто забыли. Набились как сельди в бочке в свои столичные коробки, то ли завернете раз в год по обещанию, то ли нет…

— Твоя правда, — согласился Коев.

— Погоди, я еще не то тебе скажу. Пописываете, значит. Но, помилуйте, о чем? Да ведь чудеса-то творятся под самым носом, целые поколения тут уже сменились, а вам и дела нет. Ох, Марин, смотри у меня! — погрозился Сокол.

Коев присел с ним рядом.

— Не знаю, с чем ты явился, — продолжал Сокол, — но без угощения не обойдется.

Он вынес бутыль домашней, выдержанной в дубовом бочонке, ракии, нарезал огурчики и помидоры.

— Я хочу поговорить с тобой о Старом, — без обиняков начал Коев.

— О Старом?

— Вы в те годы друг друга держались. Ты секретарствовал, когда его исключили. Отчитываться передо мной ты не обязан. Я далек от такой мысли. А вот выяснить мне кое-что надо бы…

— Какой теперь в этом резон? — спросил Сокол, точно так же, как и сестра.

— Резон есть.

— Дело ведь прошлое.

Сокол разлил по рюмкам ракию, подцепил вилкой ломтик огурца и кивком пригласил Коева.

— Твое здоровье!

— Будем здоровы! — чокнулся с ним Коев. — Сам понимаю, быльем поросло. А вот неизвестность замучила, спать не могу. Прямо так и сверлит изнутри.

— Стоит ли нынче допытываться, докапываться до истины? — задумчиво произнес Сокол.