Молчи или умри

Часто наезжал высокий мужчина в черной шляпе — то ли из Софии, то ли еще откуда. Незнакомец обычно не засиживался — поговорив немного со Старым, он исчезал. Приходил еще летчик Антонов. Живко Антонов. Он успел уйти к партизанам. Теперь вот в генеральском звании ходит. Одним словом, в посетителях недостатка не было. И не одни только смельчаки заглядывали. Случались также робкие и нерешительные, такие без обиняков предупреждали: на нас, Иван, не надейся. Ребятишки у нас, не годимся мы для рискованного дела… Старый не настаивал, не принуждал. Странный он был человек. Другие коммунисты того же поколения действовали напористо, нервно, чуть ли не силком подчиняя своей воле. Старый же, наоборот, никогда голоса не повысит. Убеждал спокойно, уговаривая, и редко кто ему отказывал…

— Как же это вышло, что их раскрыли? — спросил Коев.

Старик пропустил вопрос мимо ушей. Он закашлялся, потом отер выступившие слезы и постучал посохом по земле.

— Как вышло? — в сердцах переспросил он. — Предатель к ним втерся. Так мне сдается. А кто — знать не знаю.

— Отец ничего тебе не говорил?

— Какое там! Смутное было времечко, Марин! Кому верить? Каждый за свою шкуру дрожал…

Поговорив еще немного, Коев проводил старика до речки и решил пройтись по берегу. Воды в реке поубавилось. Там и сям, на кочках, пучками торчала трава. Бурная весной и почти усыхающая летом, речка прятала в глубоких омутах усачей и ельцов, на мелководье извивались угри, а в верхнем ее течении резвилась форель… Как будто только вчера покинул он городок… Кажется, завтра они с пацанами чуть свет отправятся на рыбалку. Он, как прежде, закатает штаны и зашлепает по воде… Однако детство не вернется никогда, ибо в то время, когда он с друзьями наперегонки носился по прибрежным тропинкам, шарил по дну реки в поисках карпов, Старый был еще совсем молодым, а мать — осанистой и черноволосой…

На другом берегу стоял небольшой дом с бочарней, принадлежавший бай Симо, родственнику матери. Марин вырос вместе с его тремя дочками, вместе учились, потом вместе же отправились в столицу. Бай Симо остался вдвоем с женой, по-прежнему занимался своим ремеслом, высылая дочерям денежные переводы. Однажды, проходя мимо Центрального почтамта, Марин забежал купить марки. Сидевшая за окошечком женщина окликнула его. Удивленный Коев даже не сразу узнал ее. Но приглядевшись, распознал Керку, старшую дочь бай Симо. Не окликни она его, того и гляди разминулись бы. Керка упрекнула его, мол, знаться перестал, большим человеком заделался… Коев принялся оправдываться, дескать, закрутило так, что не продохнуть расспросил о других сестрах — Зине, Тодоричке. Оказалось, что обе замужем за военными. А Керка уже успела развестись… На прощанье Коев записал ее телефон и пообещал позвонить.

Да так и не позвонил…

Жив ли бай Симо? Коев прошел по новому мосту, обогнул жилые дома и очутился в проулке, сохранившем свой прежний вид. Все тот же питьевой фонтанчик, отделанный мрамором, церковь с подворьем, заросшим виноградной лозой и самшитом. А вот и домишко бай Симо. Некогда добротная постройка, зажатая в тисках блочных зданий, ныне производила жалкое впечатление. К дому вела выложенная плитами тропинка. Ветки старой смоковницы, подобно скрюченным пальцам впивались в ограду; ее плоды были размером с крупную грушу… Мастерская окончательно скособочилась, однако изнутри доносились глухие удары. Коев вошел внутрь и не поверил своим глазам. В неизменном кожаном фартуке, в вечной мерлушковой шапке, с молотом в руках сидел старый бондарь, набивая обручи на кадушку.

Постаревший, сгорбившийся, в очках, съехавших на нос, это был все тот же бай Симо. Уж не снится ли он Марину? Или он вновь вернулся в детство? Коев протер глаза, даже за нос себя ущипнул, но видение не исчезало. Бондарь и впрямь прилаживал обручи, то и дело поправляя сползающие очки. Он даже не оглянулся на вошедшего. Видать, принял за обычного заказчика. Покончив с работой, вытер руки в подвешенное к ремню полотенце, достал кисет с табаком и принялся набивать короткую трубку. Давнишнюю, тоже до боли знакомую трубку. Курил он всегда неторопливо, с толком, говорил и того медленнее, лишь изредка поднимая глаза на собеседника.

— Бай Симо! — подошел поближе Коев. — Не узнал?

Бондарь повернулся, смерил взглядом журналиста и медленно произнес:

— Марин, Марин, знать, совсем я из ума выжил, коль сразу не признал тебя…

Коев пожал его жилистую руку и, улыбнувшись, похлопал старика по плечу. Все еще крепкий, держится.

Присели.

— Гляжу, постарел ты, — кивнул бай Симо на его седину.

— Годы свое берут, — вздохнул Коев.

— Эк, хватил, ты еще молод.

— Тебе-то сколько набежало?

— А вот отгадай!

— Семьдесят. Нет, семьдесят пять, — поправился Коев, вспомнив, что в его школьные годы бай Симо уже был известным мастером.

— Клади еще восемь.

— Восемьдесят три? — не поверил Коев.

— Летом исполнилось.

— Быть того не может!

— Стало быть, может. Отлетают, Марин, годочки. Как ветром их уносит, не угонишься.