Молодые львы

Ной не прислушивался к словам. Он вместе со всеми вставал и садился, не вникая в смысл псалмов, слыша только звуки музыки, но при этом не отрывал глаз от усталого, тонкого лица священника, подсвеченного зимним солнцем, лучи которого проникали в церковь сквозь зияющие дыры окон над его головой.

Смолк орган. Легкий шелест пробежал по церкви, кто-то убирал молитвенник, кто-то шаркал ногами, где-то шептались дети. А потом, наклонившись вперед, сжимая большими бледными руками полированное темное дерево кафедры, священник начал проповедь.

Поначалу Ной не вникал в сказанное. Примерно так же он слушал музыку. Не следя за мелодией, не воспринимая общий замысел композитора, Ной погружался в поток образов, созданных его воображением. Низкий старческий голос священника, мелодичный и задушевный, порой терялся в шуме врывающегося в разбитые окна ветра. Лишенный профессиональной страстности и призывных интонаций проповедника, голос этот, казалось, нес Богу и прихожанам плоды недавних размышлений, а не эхо устаревших канонов. Не было в нем напыщенной торжественности, присущей церкви. То был голос глубоко религиозного человека, обращающегося к Богу по зову души, а не по долгу службы.

– …Любовь, – говорил старик, – есть слово Христово, и трактуется оно однозначно, чуждо всякого рода расчетам, не допускает никаких толкований. Нам сказано любить соседа нашего, как себя самого, и врага нашего, как собственного брата. Слова и их значение просты, как железная гиря на весах, которые взвешивают наши деяния.

Мы жители Ла-Манша, но мы не просто живем на берегах его, мы живем среди морских водорослей и отшлифованных водой обломков кораблекрушений, среди раскачивающихся донных папоротников и костей утопших, покоящихся в темных глубинах, а над нами проносятся мощные потоки ненависти человека к себе подобным и к Богу. Прилив приходит к нам теперь только с севера и питает нас полярным соком отчаяния. Мы живем среди пушек, и грохот их заглушает слабый голос Бога. Если что и перекрывает этот грохот – так это крики, взывающие к возмездию. Мы видим, как наши города рушатся под вражескими бомбами, мы скорбим о наших детях, жизнь которых в юном возрасте обрывают вражеские пули, и на удар мы отвечаем ударом, жестоким и беспощадным, всей нашей ненавистью обрушиваемся на детей врага нашего, на его города. Враг этот злее тигра, прожорливее акулы, бессердечнее волка. Чтобы защитить нашу честь и выбранный нами умеренный образ жизни, поднялись мы против него и сразились с ним, но при этом нам приходится превзойти его и в тигровой злости, и в акульей прожорливости, и в волчьем бессердечии. Сможем ли мы, когда все закончится, убедить себя в том, что победа осталась за нами? То, что мы защищаем, погибнет от нашей победы, но никуда бы не делось при нашем поражении. Можем мы сидеть здесь, ощущая на сердце тяжесть водной толщи, и надеяться, что наша воскресная молитва дойдет до Бога, после того как мы провели неделю, убивая невинных, сбрасывая бомбы на церкви и музеи, сжигая библиотеки, хороня детей и матерей под почерневшим от копоти железом и обломками бетона, этого самого омерзительного порождения нашего века?

Не хвастайте передо мной в ваших газетах о тысячах тонн бомб, разбросанных вами над несчастной землей Германии, потому что я скажу вам, что вы сбросили эти бомбы на меня, на вашу церковь, на самих себя и вашего Бога. Лучше расскажите мне, как вы оплакивали того немецкого солдата, которого вам пришлось убить, потому что он стоял перед вами, угрожая оружием, и я скажу: вот мой защитник, защитник моей церкви и моей Англии.

Среди моей паствы я вижу нескольких солдат, и они вправе спросить: что есть любовь к солдату? Как солдат должен повиноваться слову Божьему? Как солдат может возлюбить своего врага? И вот что я на это отвечаю: не усердствуй в убийствах, помни, что каждое убийство – трагедия и грех, грех, который делится поровну между тобой и тем человеком, который падет от твоей руки. Ибо разве не твое безразличие, твоя слабость духа, твоя жадность, твоя глухота, проявленные ранее, вооружили его и послали убивать тебя? Он сопротивлялся, он страдал, он взывал к тебе, а ты ответил: «Я ничего не слышу. Голос твой не долетает до этого берега пролива». Тогда он в отчаянии поднял винтовку, и вот тут ты произнес другие слова: «Теперь я слышу его голос. Давайте его убьем».

Не убеждайте себя, что поступаете по справедливости, – священник заговорил тише, словно теряя последние силы, – обратив на него внимание, лишь когда полилась кровь. Убивайте, если должны, потому что из-за нашей слабости и наших ошибок мы не нашли иной дороги к миру, но убивайте, испытывая угрызения совести, ощущая печаль, сожалея о бессмертных душах, которые покидают этот мир на поле боя, несите милосердие в обоймах ваших винтовок, прощение в ваших вещевых мешках, убивайте не из мести, ибо право на возмездие принадлежит не вам, а Богу, убивайте, отдавая себе отчет, что с каждой загубленной вами жизнью становится беднее ваша собственная жизнь.