Молодые львы

Послушай, в прошлую войну мой отец пробыл на фронте четыре года. Польша, Россия, Италия, Франция. Он был трижды ранен, а умер в двадцать шестом году от последствий отравления газом, который попал в его легкие в восемнадцатом году в Аргонском лесу. Господи, мы оказались настолько глупы, что они заставили нас участвовать в тех же битвах. Словно повторно запустили тот же фильм. Те же песни, та же форма, те же враги, те же поражения. Только могилы новые. И финал на этот раз будет другим. Немцы, возможно, никогда ничему не научатся, но остальные этот урок усвоят хорошо. На этот раз мы потеряем гораздо больше. В прошлый раз шла обычная европейская война. Все могли ее понять, все могли простить, потому что точно так же воевали в Европе и сто, и двести, и тысячу лет назад. Война шла в рамках одной культуры, одна группа цивилизованных христиан-джентльменов сражалась с другой группой цивилизованных христиан-джентльменов по общим, заранее оговоренным, пригодным на все случаи жизни правилам. Когда прошлая война закончилась, мой отец промаршировал со своим полком до Берлина и везде женщины забрасывали их цветами. Он снял форму, вернулся в адвокатскую контору и начал защищать своих клиентов в судах, словно ничего и не произошло. Нынче никто не будет забрасывать нас цветами. – Бер вздохнул. – Даже если оставшиеся в живых и смогут домаршировать до Берлина.

Сейчас и речи быть не может о простой, понятной всем войне в рамках одной культуры. На этот раз стая зверья напала на человеческий дом. Не знаю, что ты видел в Африке и Италии, но в России и Польше я многого навидался. Мы соорудили кладбище длиной и шириной в полторы тысячи километров. Мужчины, женщины, дети, поляки, русские, евреи – доставалось всем. Не было в наших поступках ничего человеческого. Так ведет себя ласка, забравшаяся в курятник. Мы словно чувствовали, что на Востоке никого нельзя оставлять в живых. Иначе в один прекрасный день свидетель может дать показания, и тогда ничто не спасет нас от обвинительного приговора. А теперь, – Бер вновь тяжело вздохнул, – теперь мы допустили роковую ошибку. Мы проигрываем войну. Зверя неотвратимо загоняют в угол, человек готовится его наказать. Ты хоть раз задумывался над тем, что они с нами сделают? Скажу тебе честно, иногда я благодарю Бога за то, что моя жена и двое детей погибли и им не придется жить в послевоенной Германии. Иногда, – Бер оглядел плещущееся море, – я смотрю на воду и говорю себе: «Плыви! Плыви в Англию, плыви в Америку, проплыви тысячи километров, чтобы убежать от всего этого».

Они подошли к лежащим на песке сапогам и остановились, уставившись на них, словно черная кожа и толстые, подбитые гвоздями подметки символизировали их агонию.

– Но я не могу уплыть в Америку. Я не могу уплыть в Англию. Я должен оставаться здесь. Я немец и разделю судьбу, которая уготована Германии. Вот почему я тебе все это говорю. Ты не хуже меня знаешь, что стоит кому-нибудь упомянуть об этом, и ночью за мной придут, чтобы расстрелять у первого столба.

– Я никому ничего не скажу, – заверил его Кристиан.

– Месяц я наблюдал за тобой. Наблюдал, взвешивал, оценивал. Если я ошибся, если ты не тот человек, за которого я тебя принимаю, мои дни сочтены. Мне, конечно, хотелось бы понаблюдать за тобой подольше, да только времени у нас почти совсем нет…

– За меня можешь не волноваться.

– У нас осталась одна-единственная надежда. – Бер не отрывал взгляда от сапог на песке. – Одна для всей Германии. Мы должны показать миру, что в Германии еще остались человеческие существа, что не все немцы превратились в зверей. Мы должны показать, что эти человеческие существа способны на самостоятельные действия. – Бер поднял глаза на Кристиана, и по его изучающему взгляду тот понял, что процесс оценки еще не закончился.

Кристиан ничего не сказал. Он не понимал, чего от него хотят, ему совсем не хотелось слушать Бера, и в то же время он чувствовал, что от этого разговора никуда не деться.

– Никто: ни англичане, ни русские, ни американцы – не подпишет мирный договор с Германией, пока ею правят Гитлер и его шайка, потому что люди не заключают мир с тиграми. А чтобы спасти Германию, перемирие нужно заключать немедленно. Что это означает? – Бер словно читал лекцию в университете. – Это означает, что немцы должны изгнать тигров. Немцы должны сделать это сами, пролив при этом свою кровь. Мы не можем ждать, пока наши враги победят нас и потом навяжут нам то государственное устройство, какое считают нужным. Управлять тогда будет уже нечем, и не останется тех, кому хватит сил и воли, чтобы руководить страной. Значит, ты и я должны готовиться к тому, чтобы убивать немцев и тем самым доказывать остальному миру, что для Германии еще не все потеряно. – Бер вновь пристально посмотрел на Кристиана.

«Своим доверием он словно пронзает меня насквозь, – с негодованием подумал Кристиан, – вколачивает в меня секреты, словно гвозди». Но остановить Бера не поворачивался язык.