Молодые львы

Когда джип почти поравнялся с офицером, двадцатилетний атлет лучезарно улыбнулся, продемонстрировав великолепные белоснежные зубы, и громким голосом, который они услышали бы и за сто ярдов, хотя от джипа его отделяло не больше пяти, произнес:

– Прекрасный денек, не так ли?

– Удачи вам, – откликнулся Павон; он говорил ровно и сдержанно, как положено человеку, который уже вышел из боя и может контролировать свой голос. – Удачи вам всем, капитан.

Капитан вновь по-дружески взмахнул стеком, и джип медленно проехал мимо всей роты. Замыкал колонну фельдшер с красными крестами на каске. Его молодое лицо было задумчиво, он нес сумку, набитую бинтами, шприцами, лекарствами, необходимыми для оказания первой помощи.

Майкл проснулся и прислушался к нарастающему орудийному гулу. Его одолевала тоска. Он вдохнул сырой, отдающий глиной воздух окопа, служившего ему спальней, резкий, пыльный запах растянутого над головой брезента палатки. Полежал, не шевелясь, в полной темноте, под теплыми одеялами, не в силах от усталости двинуть и пальцем. С каждой минутой зенитки громыхали все ближе. Опять воздушный налет, думал он, кляня немцев на все лады. Каждую ночь одно и то же.

Зенитки уже стреляли прямо над головой, слышался смертоносный посвист шрапнели, мягко и глухо шлепающейся о землю. Майкл протянул руку, нащупал каску и прикрыл ею детородный орган. Лежащий рядом вещмешок, набитый сменным нижним бельем, рубашками, брюками, он водрузил на грудь и живот. Потом руками прикрыл лицо, вдыхая теплый запах собственной плоти и пота, исходившего от длинных рукавов нижней рубашки. «Вот теперь, – думал он, полностью завершив подготовку к налету, – они могут в меня и попасть». За долгие недели пребывания в Нормандии он расставил по ранжиру жизненно необходимые ему органы и продумал, чем и как их защищать. Ранение в руки или ноги его не пугало.

Майкл лежал в полной темноте, вслушиваясь в грохот выстрелов и посвист падающего на землю железа. Глубокий окоп, в котором он спал, уютный и безопасный, похоже, хорошо защищал его от превратностей судьбы. Стенки он завесил жестким брезентом, содранным с разбившегося планера, дно застелил сигнальным полотнищем из блестящего шелка, которое придало его подземному убежищу восточную роскошь.

Интересно, который сейчас час, подумал Майкл, но усталость не позволила ему потянуться за электрическим фонариком, включить его и направить на циферблат наручных часов. От трех до пяти утра ему выпало стоять в карауле, вот он и гадал, стоит ли засыпать.

Налет продолжался. Самолеты, должно быть, летели очень низко, потому что не только сбрасывали бомбы, но и стреляли из пулеметов. Майкл вслушивался в вой двигателей и стрекотание пулеметов. Сколько воздушных налетов он пережил? Двадцать? Тридцать? Немецкая авиация раз тридцать пыталась его убить, одного среди многих, но потерпела неудачу.

А ведь не все раны – это трагедии, подумал он. Отчего бы не получить пулю в мышцу бедра? Небольшая такая канавка на коже длиной в восемь дюймов, аккуратный переломчик берцовой кости. Майкл представил себе, как бодро хромает, спускаясь по лестнице вокзала Гранд-Сентрал в Нью-Йорке в компании костылей, «Пурпурного сердца» и документа о демобилизации по ранению.

Он поглубже залез под одеяла, и вещмешок, лежащий на нем, шевельнулся, как живой, будто это была женщина. И внезапно Майклу страстно, отчаянно захотелось женщину. В голову полезли мысли о тех, с кем он переспал, о том, где это происходило. О его первой женщине, Луизе, которая уже в шестнадцать лет точно знала, чего хочет. В субботу вечером ее родители играли в бридж у знакомых, которые жили всего в трех кварталах. Школьные учебники лежали на столе у кровати, и Майкл все время ждал скрипа поворачивающегося в замке ключа. О других женщинах, которых тоже звали Луиза. Непонятно почему, но везло ему на Луиз. Старлетка со студии «Уорнер бразерс» в Голливуде, которая делила квартиру с тремя другими девушками; кассирша из ресторана на Шестидесятой улице в Нью-Йорке; лондонская Луиза, в постели которой он оставался и во время бомбежек. Электрический нагреватель в ее комнате окрашивал воздух в теплые красноватые тона. Майкл любил всех Луиз сразу, а также всех Мэри и Маргарет и, мучаясь воспоминаниями, ворочался на жесткой земле, думая о том, как эти женщины смеялись, о нежной коже их плеч, рук и бедер, о словах, которые они произносили, лежа с ним в постели.