Монолог о школе, сексуальном самовоспитании и футболе

Мишка и правда изменился. Повзрослел? Он уже не был таким прилипчивым и мягким плюшевым мишкой, как в наш первый период. И мне это нравилось. Он не душил своими чувствами. Мы даже в школу и из школы могли ходить теперь отдельно. Как будто тогда, на заре наших отношений, нам было важно, чтобы все окружающие видели, что мы вместе, радовались за нас или завидовали нам. Теперь нам этого было не надо.

В школе спокойно приняли, что мы снова сошлись, – то ли Мишка разобрался, то ли всем уже надоели его приключения и они смирились.

В конце мая у нас в театре была премьера. Я позвала Мишку. Боялась, что он обидится, если я его не позову. Но он не захотел идти. Сказал, что если увидит меня на сцене, то будет очень переживать за меня. Я не очень расстроилась. Во-первых, я бы тоже разволновалась и начала сбиваться. А во-вторых, театр все-таки был для меня чем-то совсем личным. Там были друзья, единомышленники, свои отношения, свои шутки, свои радости, понятные только нам. Это была моя вторая жизнь, в которой Мишке не было места. Я пока не могла представить, как бы эти две части моей жизни совместились. Думаю, Мишка чувствовал это и ревновал к театру. Может поэтому и идти отказался. Он хотел быть для меня всем. Узнав, что мне нравится, когда наши ребята в театре играют на гитаре и поют, он даже раздобыл где-то гитару, выучил на ней песню про несчастную любовь неандертальцев и спел мне:

Ты тогда качалась на лиане,

Не сводя с меня мохнатых век.

Ты была уже не обезьяна,

Но, увы, еще не человек.

Песня была смешная, а Мишка трогательный. Правда, вскоре гитара ему надоела и он ее забросил. Но приятные воспоминания остались.

Пожалуй, это было наше самое счастливое и романтическое время – конец весны и лето. В начале лета он съездил на сборы, а потом уже до самого сентября мы были вместе.

Мы были настоящей маленькой семьей. Вместе гуляли, вместе ходили в кино, вместе ездили в гости к его друзьям. Он приходил ко мне домой, и мы сидели, пили чай и болтали. Иногда к нам присоединялась мама, а то и сестра, когда была в хорошем настроении.

А иногда мы с Мишкой уходили «путешествовать». Это были дальние прогулки за пределами нашего поселка, где мы были предоставлены только сами себе и никто нам не мешал.

Недалеко от поселка, за железной дорогой и торфяными полями, находился старый заросший парк. Он не был похож на типичный городской парк с прямыми аккуратными дорожками, лавочками, ухоженными клумбами и подстриженными кустами. Наоборот, он больше напоминал волшебный лес, пересеченный в разных направлениях гравийными дорожками. Огромные старые шишковатые кривые лиственные деревья и темные лохматые ели, некошеная трава и пушистые папоротники делали его первобытным, диким, таинственным – «парком с характером».

В центральной части парка находилось озеро, в котором отражалась вся эта красота. Само озеро тоже было заросшим и диким, но с одной его стороны был устроен пляж. Когда-то, по-видимому, бывший песчаным. Теперь же его сплошь покрывала трава, и только кое-где выглядывали островки песка. Но все равно тут было очень уютно.

В детстве на это озеро мы ходили всей семьей. Как память о том времени остались фотографии, на которых мне не больше пяти лет, мама, папа, бабушка, дедушка и сестра – все молодые, радостные и беззаботные. А еще на них было все время солнечно, наверное, как и должно быть в детстве.

Может поэтому, когда мы приходили сюда с Мишкой и расстилали все то же старое серое клетчатое покрывало из моего детства, мне было спокойно и хорошо.

Вода озере всегда была холодная – подводные ключи, поэтому плавать ни в детстве, ни сейчас мне особо не хотелось. Да и плавала я неважно, в отличие от Мишки. Всегда боялась глубины, время от времени проверяла дно ногой и не могла расслабиться. Поэтому больше любила созерцать: синее небо, вековые деревья, отражающиеся в воде и Мишку посреди всего этого. Вот уж кто любил поплавать. Конечно, я любовалась им. Он и в одежде был красив, а тут… Он догадывался, что я наблюдаю (и не только я), и вел себя по-хулигански соблазнительно. Ему нравилось производить впечатление, нравилось, когда на него смотрели. Уже входя в парк, он расстегивал рубашку, и она раздувалась сзади, обнажая его накаченный торс. Джинсы с заниженной талией, как всегда плотно сидевшие на бедрах, обтягивали его стройные ноги. Когда он раздевался на пляже, бежал в воду, нырял, поднимая столп брызг, а через некоторое время выходил из воды, загорелый, мокрый и довольный жизнью, я клянусь, окружающие не могли отвести от него взгляд. Перед ними возникал греческий бог, ну или полубог, Аполлон или Ахиллес. По крайней мере, мне тогда казалось именно так. И мне нравилось, что на него все смотрят и завидуют, ведь это был мой бог.