Морской Волк #10-12 - Союз нерушимый

Первым стоило назвать Андрия Селедко – сын петлюровского „полковника“, еще в юности сумел „отличиться“ во время Гражданской войны в России. Воинских подвигов за ним не числилось, да и на поле боя он не бывал – зато, командуя комендантским взводом в полку своего малопочтенного родителя, Селедко-младший заслужил такую известность пытками, расстрелами, еврейскими погромами и безудержным мародерством, что умудрился выделиться этим даже на общем фоне петлюровской „армии“ (которая, по мнению Инукаи, была русским подобием „воинства“ Ван Цзи-вея – а впрочем, в любой смуте подобные типажи и банды плодятся, как мухи на куче навоза, безотносительно к эпохе и стране). Однако же майор Инукаи после разговора с Селедко совершенно не мог понять национальную политику большевиков. Если до того, при царях, все было логично – есть великороссы, малороссы и белорусы, и все они являются русскими, то есть господствующей нацией в многонациональном государстве, находящимся под их властью, то какие демоны надоумили большевиков дробить единый господствующий этнос на некие искусственно созданные нации? Зачем объявлять простонародный диалект русского языка, существующий в Малороссии, отдельным языком? Ведь и в благословенной империи Ямато есть разные диалекты и местные говоры. Но если бы кто-то посмел заикнуться о том, что, например, в Осаке говорят на особом „неяпонском“ языке или что княжество Сацума не Япония, то заслуженным наказанием для такого смутьяна стала бы китайская „крысиная клетка“[148]

!

Дальнейшая судьба Андрия Селедко не представляла особого интереса – бежав из Малороссии от наступающих большевиков, все семейство, вместе с награбленным добром, оказалось в Польше. Где хозяйственные поляки тут же решили, что люди низшей, по отношению к полякам, нации – именно так Инукаи понял незнакомое ему ранее слово „быдло“ – не имеют права на имущество, ценное для самих поляков. По мнению Инукаи, это было правильно. Селедко-старший был иного мнения, скоропостижно скончавшись от огорчения. Андрий Селедко, как можно было понять из его туманных объяснений, вместо того чтобы выполнять долг старшего сына перед матерью и младшими братьями и сестрами, бросил свою семью – нет, сам он сказал, что завербовался матросом на корабль, чтобы посылать родным деньги, но не смог внятно ответить, когда он получил последнее известие от родных и сколько и когда денег им отправил. Так Селедко и болтался по миру до 1938 года, когда в Шанхае, угодив за пьяную поножовщину в портовом кабаке в „нежные объятия“ японского патруля, начал объяснять, что он „украинец“ – о такой нации не слышали даже следователи Кэмпейтай, к которым он, в конце концов, попал. Из Кэмпентай послали запрос в военную разведку, резонно рассудив, что этот представитель неведомой им доселе народности, проживающей в Советской России и клянущейся в вечной ненависти к проклятым большевикам, в промежутках между размазыванием кровавых соплей по битой морде, может как-то пригодиться. Правда, пользы в итоге оказалось немного, но свое невеликое жалованье Селедко честно отрабатывал, вначале составляя листовки „на ридной мове“, которые одно время подбрасывали в те населенные пункты, где были переселенцы из Малороссии (как указывалось в личном деле, составленном с истинно японской скрупулезностью, эффекта от призывов Селедко совершать акты саботажа и поднимать восстания против большевиков не отмечено), а потом, освоив японский язык, начал переводить допросы русских эмигрантов, подозреваемых в симпатиях к СССР.