Московский апокалипсис

— Днём чтоб по Москве не маячить! Всех подведёте.

Так Пётр с Сашей оказались на карантине. День тянулся медленно, занять себя было положительно нечем. К вечеру явилась Степанида Тюфякина. Она рассказала, что французы сильно чем-то обеспокоены. На улицах усиленные патрули не дают прохода ни конному, ни пешему. Особенно трясут поляков: ловят и ведут в полк для удостоверения личности. Видимо, пропажа курьера обнаружена. Русских тоже хватают и отсылают куда-то на Ходынку. Развесили бумаги: всем обывателям записаться у коменданта под страхом казни[55]. Жуть!

Как стемнело, Пунцовый ушёл за штабс-капитаном. А к Силе Еремеевичу явился крепкий молодец с солдатскими усами и прямой, как доска, спиной. Это оказался начальник рогожских партизан вахмистр Бершов.

Командиры уселись в углу за самоваром, разложили какие-то бумаги. Вскоре егерь подозвал Петра. Оказалось, готовится нападение на станок, фабрикующий фальшивые ассигнации.

Бершов рисовал план.

— Вот церковь Святого Николая в Ямах. При ней лесной склад, там и поставлен станок. Размером он напримерно с русскую печку. Охраняют хорошо, и днём и ночью. Забраться туда незаметно и поломать станок караул не даст.

Отчаянов нахмурился.

— А если заметно забраться?

— Ещё хуже дело выйдет, Сила Еремеевич. Позадь склада большой дом чуть не с казарму, в нём квартирует пехотная рота. Неполного составу, но человек со сто наберётся. Как с сотней совладать? Нас девять штыков да ваших шесть — не сдюжим.

— И что вы предлагаете, Осип Мартыныч?

Вахмистр хитро сощурился.

— Надо не станок истребить, а бумагу к нему.

— Какую ещё бумагу?

— А ту, Сила Еремеевич, на которой фальшивки печатают.

— Ну? Поясните, Осип Мартынович.

— Вот! — Бершов вынул из кармана скомканный бумажный лоскут и протянул собеседнику. — Видите? Она особливая. Наощупь даже чувствуется. Будто опойка тончайшей работы. Гладкая, с отливом. Любой мужик, кто хоть раз ассигнацию в руках держал, такую бумагу отличит.

Егерь потёр лоскут в пальцах и согласился.

— Да, не спутаешь.

— Вот! А лежит эта особливая бумага в церкве, в приделе Иоанна Богослова. Оттудова её французы и забирают по надобности.

— Теперь понимаю вас, Осип Мартынович! — улыбнулся Отчаянов. — Бумага охраняется не так, как станок?

— Да можно сказать, что никак не охраняется. В церкве эти ироды устроили шорную мастерскую. Замок с улицы навесили, да и всё. По двору ходят часовой с подчаском, но в переулок не глядят. Залезть оттудова ничего не стоит. Заодно и мастерскую с кожами спалим.

Унтер-офицер задумался.

— Неохота храм Божий жечь… Нет ли другого плана?

— Иначе никак. Только людей зря погубим.

— А вдруг у них особенной бумаги ещё где запас?

— Того мы не знаем, но по уму ежели рассудить, то едва ли. Вещь редкая, дорогая, хранится при станке неподалёку. Из самой Франции везли, не иначе. Спалим её — станку конец. На газетной бумаге ассигнации не сделаешь — мужики не примут!

— Соглашусь, Осип Мартынович. Что требуется от нас?

— Один хороший стрелок, чтобы не подпускал гарнизон к церкви. Как она загорится, солдаты полезут тушить. А там их — рота! Хотя бы на пять минут задержать…

— Сам встану. Ещё чего?

— Зажигательных снарядов ни одного не осталось, все потратили. А надобно так запалить, чтобы через те самые пять минут тушить было уже бесполезно.

Егерь отошёл в угол, порылся и принёс два чурака. Пётр узнал их — точно такой же он видел второго сентября в руках у «хозяина Бутырки».

— Аглицкое изобретение, — пояснил егерь Ахлестышеву. — В воде горит! Внутри смесь серы, пороха и фосфора.

— Откуда они взялись? — спросил каторжник, осторожно трогая загадочный снаряд.

— Граф Ростопчин спроворил. У него в имении, в Воронове, немец Шмидт много таких выделал.

— Значит, этим Москву и спалили?

— Палили, чем попало, и этим тоже.

Поужинав толокном с холодной говядиной, партизаны начали собираться на вылазку. Сила Еремеевич подозвал Ахлестышева с Батырем, дал им по французскому ружью и стал учить заряжать.

— Значит, так. Берёте ружьё, ставите на приклад. Вынимаете из сумки бумажный патрон. Скусываете верх, пулю удерживаете зубами, а порох сыплете в дуло. Но не весь! Оставьте немного покласть на полку. Засыпали и там и там, полку закрыли. В дуле уминаете порох шомполом, старательно. Теперь достаёте пулю и туда же её, следом. Сызнова уминаете, чтобы твёрдо прилегала. И в последнюю очередь забиваете сверху пыж — тую самую бумажку, в которой патрон лежал. Спускаете огниво на полку. Всё, оружие к выстрелу готово. Только делать это нужно будет быстро и в темноте. Я стреляю — вы заряжаете. Поняли?

— Так точно, господин унтер-офицер!

Затем егерь, как всегда, выстроил отряд и сказал:

— Это, ребята, вахмистр Бершов. Партизанит на Рогоже. Так, что от французов только клочья летят. Этой ночью он с людьми жгут церкву. Так надо. В ей бумага лежит, из которой бонапарты фальшивые ассигнации выделывают…

«Отчаянные» вздохнули, но промолчали — начальству виднее.