Московский апокалипсис

— Четыре дня назад за Пресненской заставой был убит фельдъегерь императора. Нападавшие выдавали себя за поляков. Ими командовал высокий человек, в совершенстве владеющий французским. По приметам он очень походит на вас.

— Не имею привычки читать чужие письма.

— Смеётесь? Недолго осталось! Я могу справиться в тиральерских полках Молодой гвардии, не пропадали ли у них недавно обер-офицеры. Могу устроить очную ставку с начальником патруля у Пресненской заставы. Но зачем такие хлопоты? Вы — русский, проникший в Кремль. Одного этого достаточно, чтобы отвести вас прямо сейчас в ров к Тайницкой башне. И я думаю: для чего же тянуть? Позвать караул, и пусть парни доделают то, с чем не справились карабинеры. Попробуйте их уговорить. Ну?

— Что «ну»?

— Звать караул? Или скажете правду? Я не шучу — время шуток для вас кончилось. Пять минут — и вы покойник, здесь это не занимает много времени.

— О чём же вы хотите, чтобы я говорил?

— Главный вопрос: как вы связаны с Ельчаниновым?

— А кто это?

— Русский лазутчик, арестованный мною вчера.

— Нет, я никак не связан с этим человеком, я его не знаю.

— Чем занимались все эти дни в Москве? Где живёте?

— Не живу, а выживаю. Ваши солдаты, граф, устроили в городе такое, чего я никак не ожидал от культурной нации. Впрочем, вы наверняка слышали о наших скитаниях от Ольги Владимировны Шехонской.

Тут голос его непритворно дрогнул.

— Эта женщина — единственное, что меня интересует в жизни. Война, патриотизм, ваши, наши — всё ерунда! Скажите, Полестель, что с ней? Где она сейчас? Я не видел княгиню с восьмого сентября и ничего не знаю о её судьбе! Дом на Остоженке уцелел, но я не смог туда попасть, он охраняется. Скажите — Ольга там? С ней всё в порядке?

Граф скривился.

— Откуда я знаю, где ваша пассия? Князь спрятал её куда-то. Мне не до женщин, я в отличие от вас воюю.

— Вы лжёте! Вы не можете не знать. Ведь князь Шехонский состоит при вас! Тогда вы ехали в одной карете, сейчас шли вместе из Кремля.

— Вы тоже мне лжёте. Повторяю свой вопрос о русском резиденте.

— Идите к чёрту! В гробу я видал всех резидентов! Дайте мне написать письмо к княгине, и вызывайте ваш караул!

— Ну, если вы настаиваете… Сержант!

Вошёл гвардейский драгун.

— Да, господин полковник!

— Отведите этого шпиона в Тайницкий ров и сделайте, что обычно.

— Слушаюсь!

Ну, вот и всё… И Ельчанинова он не спас, и Ольгу оставил одну… На ватных ногах Ахлестышев вышел из Оружейной палаты. Его повели по Ивановской площади. Каторжник еле плёлся, подсознательно стараясь хоть немного продлить отпущенный ему срок. Всё вокруг, и люди и предметы, стали для него вдруг очень интересными. Ещё немного наглядеться и надышаться! Вот церковь Николы Гостунского, где служил его духовник отец Елизарий. На выступе абсиды сидел канонир и курил трубку. Он посмотрел на Петра и равнодушно отвернулся. Как же так? Ведь человека сейчас убьют, и погаснет целая планета! Его, Петра Ахлестышева, планета! Но артиллериста это мало интересовало.

Конвой вёл партизана на расстрел, и с каждым шагом тепло жизни выходило из него. Вот они прошли мимо обломков древних стен. Пётр вспомнил, что это остатки зданий Приказов, разрушенные сорок лет назад. Тогда решили возвести в Кремле новый дворец, старые Приказы снесли, а развалины за столько лет так и не убрали… И дворец не построили. Каторжник смотрел на эти мелочи, которых раньше и не заметил бы, и каждой частичкой души цеплялся за них. За туман над Москвой-рекой. За выступающий купол любимого им Константиноеленинского храма. За битый, серый от старости, кирпич под ногами. И даже за бессердечного канонира, что совсем не хотел глядеть в его сторону…

Всё когда-то кончается, кончилась и Ивановская площадь. По натоптанной тропинке драгуны спустили арестанта вниз. Там стояло ужасное зловоние. Возле испещрённого пулями прясла между Тайницкой и Петровской башнями лежали расстрелянные. Их было много, не менее полусотни. Пробитые головы, искажённые предсмертной мукой лица, уставившиеся в небо глаза… Сейчас и он, пока ещё живой, дышащий, думающий и любящий человек, тоже распластается тут. И уже не будет ни дышать, ни любить… Ольга, Ольга!

— Отделение, в шеренгу! — скомандовал сержант.