Московский апокалипсис

— Но почему? — по-бабьи взвизгнул Шехонский. — Морис, свинья! Зачем он это сделал?

— Ему так приказал Полестель.

— Не понимаю!

— Глуп и себялюбив, потому и не понимаешь. Решил, что солнце вращается только вокруг тебя?

— О чём вы, не понимаю!!

— Уже на «вы» перешёл с испугу… Нет у тебя ни друзей, ни любимой женщины, даже сообщника надёжного нет. Граф продал тебя с потрохами, а Гаврила убежал. Ну, стань уж мужчиной! Нас тут только двое. У меня сабля, и у тебя сабля. Шансы есть. Дерись!

— Это невозможно, это кошмарный сон! Я не верю! — Шехонский в исступлении ломал холёные пальцы. — Почему он со мной так? Я же делал всё, что он хотел!

— Доставай клинок, не заставляй меня резать безоружного. Ну! Вытри сопли, и начнём рубиться.

— Нет, я не стану! — князь одним быстрым движением выдернул саблю из ножен и забросил её далеко в развалины. — Я совсем не умею фехтовать! Это будет убийство, а не дуэль! Так не честно!

— Вот скотина… А когда четыре пистолета целят в безоружного, это, по-твоему, честно?!

И Пётр ударил Шехонского саблей плашмя по лицу, словно отвесил пощёчину.

— Ну? Князь! Ты князь или тряпка? Подними саблю и сразимся наконец. Нет? Получи ещё!

Второй удар пришёлся по другой щеке. Но Шехонский стоял, опустив руки по швам, и глядел в землю с видом человека, готового сколько угодно терпеть побои. Драться он явно не собирался.

— Тьфу! — плюнул в сердцах каторжник. — Ну как мне тебя заставить? Трус! Ничтожество!

Но князь только зажмурил глаза с видом полной покорности. Что же делать? Такого исхода Ахлестышев никак не предполагал. Он легко и даже с удовольствием зарубил бы подонка, но не так же! Ударить саблей безоружного у Петра не получалось… Ситуация становилась абсурдной. Но тут раздался короткий смешок, и из-за печного остова вышел незнакомец.

Высокий, атлетический, но при этом очень подвижный, с жёсткими и зоркими глазами, он производил впечатление опасного человека. Упругой походкой незнакомец подошёл к дуэлянтам и сказал:

— Давно я так не смеялся! Комичная и вместе жалкая картина. Ахлестышев, вы убьёте наконец эту дрянь?

Он говорил по-русски, как русский.

— Будь моя воля, я бы вас назначил князем, а его — каторжником. Но дело затягивается. Вам помочь?

На этих словах Шехонский открыл глаза и радостно закричал:

— Мсьё Морис! Мсьё Морис! Как вы вовремя! Я знал, что Полестель не бросит друга! Спасите же меня быстрее!

— Почему вы решили, что я сделаю это? — лениво осведомился француз.

— Но как же… Для чего тогда вы здесь?

— Дело в том, что в планах графа произошли некоторый изменения.

— Какие изменения? Мсьё Морис, не пугайте меня, зачем вы меня пугаете? Убейте Ахлестышева — вам же это ничего не стоит! И поедем быстрее домой…

— Изменения касаются вас, — продолжил француз. — Граф Полестель решил жениться на вдове князя Шехонского.

— На какой вдове?

— На Ольге Владимировне.

— Так она ведь не вдова!

— Это легко исправить.

— Постойте! Мы договорились уже с графом! Вы, верно, просто не знаете! Я даю своей жене развод!

— Развод — это так долго. Тем более в России, тем более во время войны.

Шехонский смотрел на Мориса в недоумении.

— Погодите, я так и не понял. Ведь Ольга Владимировна не вдова.

— Уже вдова, — лаконично пояснил француз и выхватил из ножен клинок. Он действовал неимоверно быстро, так, что глаз не успевал за его движениями. Плавный полукруг — и сабля врезалась князю в голень. Он припал на покалеченную ногу. Из разрубленного сапога на аршин вылетел фонтан венозной крови.

— Ай! Что вы делаете?!

— Выполняю приказ полковника, — равнодушно ответил Морис и продолжил, словно мясник, разделывать жертву. Несколькими ударами он отрубил Шехонскому левое ухо и кисть правой руки и, наконец, рассёк шею, прекратив мучения.

Ошарашенный каторжник смотрел на это с ужасом.

— Зачем же так жестоко? — спросил он, когда всё было кончено.

— Тоже приказ полковника.

— Для чего?

— Полагаю, чтобы настроить против вас безутешную вдову.

— Но при чём тут я?

— Как это причём? А кто убил князя с таким изуверством? Я, что ли?

И Морис глумливо ухмыльнулся.

По спине Ахлестышева пробежал холодок. Он внимательно вгляделся в графского камердинера. Глаза у него были — как две льдинки. Рядом остывало то, что недавно являлось князем Шехонским.

— Чего замолчали? Так ужасно расправиться с соперником… Нехорошо. Вот до чего доводит ревность! Думаю, Ольге Владимировне это совсем не понравится.

— Но послушайте…

— Что касается меня, то я в этот момент нахожусь совсем в другом месте. Итак, что у нас дальше?

И Пётр вдруг понял, что ему не уйти отсюда живым. Морис смотрел на него с брезгливой гримасой. Так уставший от своих трудов палач глядит на очередную жертву: без интереса или жалости, только со скукой…

— Ладно, — сказал каторжник как можно более небрежно. — Ну, я пошёл?

— Это куда же? — откровенно осклабился Морис. Он стоял вроде бы в расслабленной позе, но весь собранный, сжатый, словно пружина. Бежать от такого невозможно…

— В чём дело? — спросил Пётр. Он пытался выглядеть уверенным, но удавалось плохо.

— Ну, вы же хотели драться.