Москва в эпоху реформ. От отмены крепостного права до Первой мировой войны

В. Г. Короленко подробно описывает глухие настроения 1886 года. Грядущее 25-летие крестьянской реформы заставило власти осторожно говорить о судьбе Александра II, который своими либеральными реформами во многом подготовил собственную кончину. «Профессорская» газета «Русские ведомости» под началом В. М. Соболевского готовила большую статью о юбилее. Когда номер от 19 февраля был частично набран и сверстан, явился чиновник от генерал-губернатора с приказом материалы о крестьянах убрать. Здесь проявилось типичное отношение В. А. Долгорукова к городу: старик частенько воспринимал его как собственную вотчину, поместье, где можно поесть с обывателями блинцов, а можно и кнутом ударить. Соболевский тотчас же поехал к генерал-губернатору. «Было уже очень поздно, и князя Долгорукова пришлось будить. На это долго не решались, но штатский господин, явившийся глубокою ночью, был так возбужден и требовал так твердо и настойчиво, что старого князя, наконец, подняли с постели. У почтенного московского сатрапа были маленькие слабости. Глубокий старик – он имел претензию молодиться, красил волосы, фабрил усы; ему растягивали морщины и целым рядом искусственных мер придавали старому князю тот бравый вид, которым он щеголял на парадных приемах… Все же это был хотя и благодушный, но настоящий сатрап, от расположения духа которого зависела часто судьба человека, семьи, учреждения, газеты. Ему ничего не стоило без злобы, чисто стихийно раздавить человеческую жизнь, как ничего не стоило проявить и неожиданную милость… Заставить «его сиятельство» выйти в халате с ночным, непарадным лицом в приемную, было чрезвычайно опасно, так как создавало самое неблагоприятное «расположение духа». И Соболевский очень рисковал, требуя этого свидания во что бы то ни стало. Объяснение было довольно бурным. Долгоруков, хмурый и недовольный, подтвердил, что распоряжение исходит от него и должно быть исполнено»[137]. На следующий день газета не появилась на прилавках и у подписчиков. Москва отмечала четвертьвековой юбилей отмены крепостного права молчаливыми банкетами. На сонный период реакции и контрреформ приходится едкое восьмистишие философа В. С. Соловьева, написанное в 1887 году:

Город глупый, город грязный!

Смесь Каткова и кутьи,Царство сплетни неотвязной,

Скуки, сна, галиматьи.Нет причин мне и немножко

Полюбить тебя, когдаДаже милая мне ножка

Здесь мелькнула без следа.

Лишенные возможности писать о жизни прямо и правдиво, писатели и журналисты уходили в сатиру, в злую иронию. «В моде и характере нашего века «восьмидесятников», сильно ушибленного реакционною школою гр. Д. А. Толстого, разочарованного политически и ударившегося с горя в скептический цинизм, было вот этак трунить и над ближними своими, и над самими собою в самых сумасшедших шаржах и гиперболах». Борис Зайцев отмечал: «Россия восьмидесятых, начала девяностых годов это почти сплошная провинция. И на верхах, и в среднем классе, и в интеллигенции. Одинокий Толстой не в счет, в общем же время Надсона, Апухтина, передвижников, да и весь особый склад русской жизни, начиная с правительства, через барина до тульского мужика – все вроде как за китайской стеной. Прорубал Петр окно в Европу, прорубал, да, видно, не так легко по-настоящему его прорубить».

Несмотря на ощущение всеобщей тишины в общественной жизни, семимильными шагами развивалась российская промышленность. Один из публицистов той эпохи даже сравнивал Москву с Манчестером, хотя в позднейшее время образ «красного Манчестера» закрепился за Иваново-Вознесенском. За скорейшее развитие буржуазии и крупной индустрии ратовал Д. И. Менделеев: «Только с развитием производств – фабричных и заводских – создается тот прочный средний производительный класс, без развития которого невозможно сильное, образованное государство. Этому среднему классу предстоит в России связать свободными производительными, но практическими и крепкими узами крестьянина с образованностью»[138]. Российский паровоз мчал вперед.