Разгадка, возможно, содержится в краткой реплике графа Цинцен-дорфа, посетившего спектакль 30 июля 1782 г.: «Фишер играл хорошо. Адамбер-гер — как истукан»3
. Из этого можно понять, что сценическое дарование певцов, скорее всего, существенно различалось. В Вене, тем не менее, чрезвычайно высоко ценили певческие достоинства тенора, Иосиф II называл его «наш несравненный Адамбергер», а Т. Ф. Геблер (вице-канцлер венской богемской канцелярии, драматург-дилетант и влиятельный масон) заметил: «Он сочетает большой артистизм с чудесным голосом. Ни единого слога не ускользает от внимания слушателей даже в самых трудных пассажах»ь. Моцарта качество адамбергеров-ского вокала вполне устраивало, они подружились и даже обменивались семейными визитами.И все же, когда речь заходит о Фишере, становится ясно, что он выигрывает в сопоставлении. Это был один из лучших басов своей эпохи. И. Ф. Рей-хардт, под началом которого Фишер служил некоторое время в Берлине, восхищался его голосом с диапазоном в две с половиной октавы, «от самых глубоких звуков виолончели и до естественного тенорового регистра»0
, а обучение у знаменитого Раафа обеспечило ему столь блестящую технику, что Моцарт всерьез собирался переписать под него партию Идоменея, если бы планы постановки этой оперы осенью 1781 года в Вене обрели более реальные очертания. Репутация Фишера в Италии была несравнима с адамбергеровой. Возможно, конечно, что роль Осмина самой своей сценической фактурой давала Фишеру больше возможностей для яркой, характерной игры и затеняла вполне традиционное амплуа «любовника» Бельмонта, но факт остается фактом: фишеровское дарование производило более сильное впечатление, причем не только на Цинцендорфа, но и на самого Моцарта, судя и по его письмам, и по партии в опере.То, что на первый план в «Похищении» вышел комический персонаж, зависело все же не только от таланта Фишера. В этой опере просматривается новый тип комедийного сюжета, в котором любовная коллизия одной или нескольких пар перестает занимать центральное положение. Здесь происходит то же, что некогда, в 1750-е годы в операх Ъийа на гольдониевские сюжеты, где на передний план выдвигался рельефно очерченный характер с ярко выраженной идеологической программой (например, Нардо из «Сельского философа» Бальдассаре Галуппи). После двух десятилетий господства в опере чувствительных сюжетов — в конце 1770-х — эта тенденция возобновляется. Правда, в новых «идейных» комедиях центральный характер — уже часто не положительный образ, как у Гольдони, а, скорее, объект критики. Его роль не в том, чтобы демонстрировать преимущества просвещенного мировоззрения, а, напротив, представлять в комическом свете разнообразные заблуждения, дефекты сознания, преувеличенные до гротеска. Таков Осмин — олицетворенная нетерпимость. У Бретцнера он все еще не более чем тип туповатого, ограниченного слу-
а
шимса1е Зш&зе, .ЫН/Аи^шГ 1962, % 102. 5. 212.
Ь
Цит. по:Адамбергера в 1777—1779 годы в Королевском театре в Лондоне, остался не в восторге и не удержался от язвительного замечания: «Если бы голос у него был получше, он мог бы стать хорошим певцом». См.:
с Цит. по: С/Ас
г-
-'Г
т
Н
X
ш
=1
X
ш
Н
ц.
Си
О
И
н
о
о-
о
«
н
ги, у Моцарта — законченный характер, который в своем масштабе вырастает до классических комедийных образов, сопоставимых с мольеровскими.
Именно поэтому, несмотря на некоторую излишнюю благостность развязки в либретто Штефани, за которую его критиковали, структура сюжета ее оправдывает: воинственной нетерпимости Осмина противопоставлена толерантность его господина. Впрочем, Хиртц подчеркивает в образе Осмина еще один любопытный момент, способный пролить свет на собственное отношение к нему Моцарта. Композитор начинал писать оперу, когда в его душе были свежи воспоминания об оскорблении, нанесенном ему графом д’Арко:
>