Моцарт и его время

И вообще, стоит ли основные перипетии и некоторые идеи либретто в такой степени принимать за чистую монету, чтобы видеть в них прямое выражение твердого и однозначно сформулированного авторского представления о мироустройстве? Как же тогда быть, скажем, с оперой «Редкая вещь, или Красота и добродетель» того же Да Понте, где, как уже говорилось, торжествует отнюдь не цинизм, а именно мораль? Какую из двух опер считать настоящим проявлением авторского мировоззрения? Нетрудно вспомнить, что в том же «Декамероне» Боккаччо наряду с новеллами, скажем, о бочке или другими, где женская верность не прошла испытание на прочность, есть новеллы о соколе или о Гризельде, где эта же верность вознесена к самым вершинам человеческих подвигов. Так и здесь — едва ли стоит относиться к тексту Да Понте как к откровенной исповеди. Такой подход, возможно, эффективен, когда дело касается кого-нибудь из поэтов или композиторов позднеромантической эпохи, но совершенно излишен в данном случае. Перед нами всего лишь пьеса, да еще с анекдотическим подтекстом, и все в ней подчинено собственной сюжетной логике. Она, наверное, несет в себе следы каких-то представлений, более или менее характерных для венского общества той поры, но отождествлять ее без всяких оговорок с взглядами на жизнь самого Да Понте или Моцарта не следует.

Главная мысль Да Понте состоит вовсе не в том, чтобы опровергнуть существование женской верности, а в том, стоит ли подвергать ее испытанию. Или шире — действительно ли верность укоренена в самой природе человека? Да Понте отвечает отрицательно. Впрочем, это ответ скептика, но не циника, и добавим — ответ, подсказанный многими блестящими предшественниками. «Ты, скажу я, больше не прав, — говорит Ринальд в ариостовой поэме, — искушая, чем она искусившись... Глуп, кто ищет то, чего не хочет найти! ...Женщина есть женщина; буду верить ей, как верил досель: коли жил я так и живу, то какая мне радость в испытании»^ь. Именно таков итог рискованного эксперимента, затеянного Доном Альфонсо: принимай жизнь такой, какова она есть, и не стремись скальпелем анализа проникнуть в суть вещей — что, если знание принесет тебе горе? И этот итог Да Понте формулирует в возвышенных стансах перед финалом II акта:

Все обвиняют женщин, я ж их прощаю.

Даже пусть тысячу раз на дню изменяют в любви.

Кто сочтет это пороком, кто просто привычкой.

Что до меня — полагаю, что так их устроено сердце.

Любовники, коль уж постигнет вас участь такая.

Не кляните других, свои проклинайте ошибки;

ТиН! ассизап 1е с1оппе, ес! 101е зсизо

$е тШе уойе а1 Й1 сап^апо атоге;

А11п ип У12Ю 1о сЫата ей аИп ип изо,

Ей а те раг песеззНа Йе1 соге.

ЕатаШе сНе 81 хю\а аШп йе!и$о

1^оп сопйапт ГаЙгш, та П ргорпо еггоге;

а Там же.

Ь АриостоЛ. Неистовый Роланд. Т. 2, песняХЫП. М., 1993. С. 322—331.

о

сл

ОтссЬе, §юуат, уессЫе, Так что все вы — юные, старые,

е Ъе11е е ЬгиИе, красавицы или дурнушки,

Клре1е1е1 соп те: Повторяйте со мной:

«Сов! Гап 1и11е!» «Таковы все женщины!»

из

=;

О

со

из

X

О

С

X

X

*

о

е=1

>>

X

>х

2

X

Ч

О

иэ

О

со

и

х

п

х

х

X

с/э

С

о-

2

О

и

из

2

<

*

=х

2

X

о-

О

со

гз

X

0-

X

О

X

н

о

(13

X

Он

о

X

н

Сценическая судьба Соя /ап ШПе в ряду опер Моцарта необычна. Судя по реплике графа Цинцендорфа (26 января 1790 года), ее едва ли не первую из моцартовских светская публика Вены встретила благосклонно: «В семь часов на новой опере. Сонг /ап 1иПе, ояа 1а 8сио1а с1е$И атапй. Музыка Моцарта очаровательна, да и сюжет весьма забавный»³. Может даже показаться, будто речь идет не о Моцарте, а о Паизиелло или Мартине-и-Солере, венских фаворитах. Ведь раньше к его неожиданным музыкально-сценическим экспериментам венцы привыкали лишь постепенно. Неужели Вена со времени «Дон Жуана» и после возобновления «Фигаро» начала понимать и принимать Моцарта с ходу? Вряд ли. Скорее, и это заметно по музыке Соя, сам композитор отошел от экспериментов и предложил нечто вполне традиционное или, по крайней мере, выглядевшее таковым.