Мрачный Жнец

Ветром понаблюдал, как латунные навершия в изголовье кровати отвинчиваются сами собой.

Пол содрогнулся.

– Что же это творится, а, Шлёппель? – спросил он.

– Это избыток жизненной силы, господин Сдумс.

– Погоди, так ты знаешь?

– Ну да. Ого-го, да тут есть замок, и ручка, и латунная накладка, и всё прочее…

– Что значит «избыток жизненной силы»?

– …и даже петли, они даже с доводчиком! У меня никогда не было двери с…

– Шлёппель!

– Ой, да просто жизненная сила, господин Сдумс. Ну, знаете такую силу, которая есть во всём живом? Я думал, волшебники смыслят в таких делах.

Ветром Сдумс открыл рот и хотел сказать что-то вроде «Конечно, смыслим», а затем осторожно выведать, о чём таком говорит страшила. Но тут он вспомнил, что больше не обязан так себя вести. Так он поступил бы при жизни, но, что бы ни говорил Редж Башмак, мертвецу нет нужды быть гордым и упрямым. Разве что слегка закоченелым.

– Ни разу об этом не слышал, – признался он. – А отчего она в избытке?

– Без понятия, – ответил Шлёппель. – Очень странно, нынче ведь не сезон. Сейчас, наоборот, всё увядать должно.

Пол снова содрогнулся. Половица, под которой хранились небогатые сокровища Ветрома, крякнула и принялась обрастать побегами.

– В каком смысле нынче не сезон? – уточнил Ветром.

– Обычно жизненной силы больше по весне, – пояснил голос из-за двери. – Из земли растут подснежники и всё такое.

– Никогда об этом не слыхал, – заворожённо сказал Ветром.

– А я думал, волшебники всё про всё знают.

Ветром поглядел на свою шляпу волшебника. Погребение и рытьё подземных ходов не лучшим образом сказались на ней – впрочем, после ста лет ношения она и так не была последним писком моды.

– Век живи – век учись, – сказал он.

И снова рассвет. Петух Сирил встрепенулся на насесте.

В полумраке белела надпись мелом.

Он сосредоточился.

Глубоко вдохнул.

– Ру-ка-ле-фу-у!

Что ж, проблему с памятью решили, осталось что-то сделать с дислексией.

Высоко на горных лугах ветер дул сильно, а близкое солнце светило ярко. Билл Дверь сновал туда-сюда по скошенной траве на склоне, словно ткацкий челнок по зелёной пряже. Он пытался вспомнить, ощущал ли когда-нибудь прежде ветер и солнечный свет. Ну, в принципе, должен был ощущать. Но никогда не воспринимал вот так – то, как ветер овевает тебя, как от солнца становится жарко. Не ощущал, как проходит Время.

И несёт его с собой.

В дверь амбара тихонько постучали.

– ДА?

– Давай, спускайся, Билл Дверь.

Он спустился в темноту и открыл дверь.

Госпожа Флитворт прикрывала свечу рукой.

– Эм-м… – сказала она.

– ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ?

– Можешь перебраться в дом, если хочешь. На вечер. Только не на ночь, конечно. В смысле, мне жалко, что ты тут совсем один по вечерам, а у меня там камин и всё такое.

Билл Дверь не очень хорошо читал по лицам. Этот навык ему никогда не требовался. Он глядел на застывшую, беспокойную, умоляющую улыбку, как бабуин глядел бы на камень из Розетты, пытаясь понять его смысл.

– СПАСИБО, – сказал он.

Она засеменила прочь.

Когда он пришёл в дом, на кухне её не было.

Он пошёл на хруст и скрежет в узкий коридор и вошёл в низенькую дверцу. В комнатушке за ней госпожа Флитворт на четвереньках отчаянно разжигала очаг.

Когда он вежливо постучал по открытой двери, она испуганно подняла голову.

– На это и спичку жалко тратить, – пробормотала она, будто смущённо извиняясь. – Садись. Я чаю заварю.

Билл Дверь опустился в одно из узеньких кресел у огня и оглядел комнату.

Комната была необычной. Для чего она предназначалась, непонятно, но точно не для проживания. Если кухня была своего рода открытым пространством под крышей и служила центром деятельности фермы, то эта комната более всего напоминала гробницу.

Вопреки распространённым заблуждениям, Билл Дверь был плохо знаком с могильной атрибутикой. Люди редко когда умирают прямо в могилах, разве что при отдельных несчастных случаях. Под открытым небом, на дне реки, по пояс в акуле, во множестве спален – но только не в могилах.

Его задачей было отделять зерно души от плевел смертного тела, и он с этим обычно справлялся задолго до начала обрядов, представлявших собой, грубо говоря, торжественный вынос мусора.

Но эта комната напоминала гробницы тех королей, что пытались забрать с собой на тот свет всё возможное.

Билл Дверь сидел, сложив руки на коленях, и озирался.

Больше всего тут было сувениров. Больше чайников, чем нужно нормальному человеку. Фарфоровые собачки с выпученными глазками. Странные подставки под торты. Множество статуэток и раскрашенных тарелочек с весёлыми надписями типа «Сувенир из Щеботана» или «Долгой жизни и счастья». Всё это покрывало каждую горизонтальную поверхность, причём весьма демократично: ценный антикварный канделябр мог соседствовать с расписной фарфоровой собачкой, грызущей кость с идиотским выражением морды.

Стены покрывали картины. Большинство из них было написано в разных оттенках грязного и изображало унылый скот, пасущийся на топких лугах среди тумана.