Мрачный Жнец

Он встал, подошёл к окну и оглядел свои мрачные владения, сжимая и разжимая руки за спиной. Затем взял со стола часы и вышел из комнаты.

Бинки ждал его в тёплой затхлой конюшне. Смерть быстро оседлал его, вывел на двор и ускакал в ночь – туда, к далёкой мерцающей звёздочке под названием Плоский мир.

Он бесшумно приземлился во дворе фермы на закате.

Пролетел сквозь стену.

Подошёл к подножию лестницы.

Поднял песочные часы и поглядел, как утекает время.

Затем замешкался. Ему нужно было кое-что уяснить. Билл Дверь был весьма любопытным малым, а он помнил всё о том, как был Биллом Дверью. Он мог разглядывать эмоции как коллекцию бабочек, приколотых под стеклом.

Билл Дверь умер – или, по крайней мере, прекратил своё краткое бытие. Но чем оно было? Что, если физическая жизнь – лишь часть подлинного существования? Билл Дверь исчез, но от него осталось эхо. Память о Билле Двери что-то значила.

Смерть раньше не мог понять, зачем люди кладут цветы на могилы. Это казалось ему бессмысленным. Мёртвые же не могут почувствовать аромат роз. Но теперь… не то чтобы он понял, но было в этом нечто, что он способен понять.

В тёмной гостиной госпожи Флитворт, укрытой плотными шторами, сквозь черноту двигалось нечто ещё чернее, направляясь к трём сундукам на комоде.

Смерть открыл тот, что поменьше. Он был полон золотых монет. Они выглядели так, будто их никогда не трогали. Он открыл второй. Тот тоже был набит золотом.

От госпожи Флитворт он ожидал чего-то большего – а впрочем, даже Билл Дверь не понял бы, чего именно.

Он открыл большой сундук.

Сверху лежал слой упаковочного пергамента. Под ним – что-то белое и шёлковое, какая-то фата, пожелтевшая и обветшавшая от времени. Он непонимающе оглядел её и отложил прочь. Ниже оказались белые туфли. Очень непрактичные для фермы, как ему показалось. Неудивительно, что их убрали.

Опять пергамент – и пачка связанных писем. Он положил их на фату. Из того, что люди говорят друг другу, никогда ничего полезного не почерпнёшь. В языке они лишь прячут свои мысли.

И наконец, на самом дне лежала шкатулка. Он её достал и повертел в руках. Затем отпер защёлку и поднял крышку.

Зажужжали шестерёнки.

Мелодия была не то чтобы хороша. Смерть уже слышал всю когда-либо написанную музыку, и большая часть была лучше этой мелодии. Звучала она как-то вроде «плимс-плямс», жестяной звон в ритме «раз-два-три». Внутри шарманки над деловито вращающимися шестернями вертелись два деревянных танцора, пародируя вальс.

Смерть понаблюдал за ними, пока завод не кончился. Затем прочитал надпись.

Это был подарок.

Часы рядом с ним сыпали последние песчинки в нижнюю колбу. Он не обращал внимания.

Когда завод кончился, он снова повернул ключ и завёл шарманку. Две фигурки вращаются времени назло. А когда музыка замолкает, можно просто снова завести.

Когда завод опять кончился, он посидел в темноте и тишине, обдумывая решение.

Оставались считанные мгновения. Для Билла Двери мгновения многое значили, ведь у него запас был ограничен. Для Смерти они не значили ничего – у него их вовсе не было.

Он покинул дремлющий дом, сел на коня и ускакал.

За мгновение он одолел расстояние, которое свет летел бы триста миллионов лет. Смерть путешествует в пространстве, где Время не властно. Свет считает себя быстрее всех – но он не прав. Как бы свет ни спешил, тьма всюду успевает первой, чтобы дожидаться его.

У Смерти были попутчики – галактики, звёзды, ленты сияющей материи, струящиеся и скручивающиеся спиралью по направлению к далёкой цели. Смерть на бледном коне мчался сквозь мрак, словно пузырёк по реке.

А всякая река куда-то да течёт.

И вот внизу раскинулась равнина. Расстояние тут значило не больше, чем время, но ощущались исполинские масштабы. Равнина могла быть за версту или за миллион вёрст от него; её обрамляли долгие лощины и хребты, пролетавшие по бокам по мере того, как он приближался.

Наконец он приземлился.

Слез с коня и постоял в тишине. Затем опустился на колено.

Сменим точку зрения. Борозды поверхности тянутся в бесконечную даль, загибаясь по краям, и оказываются кончиком пальца.

Азраил поднёс палец к заполнявшему всё небо лицу, освещённому бледным мерцанием далёких галактик.

Есть миллиарды Смертей, но все они воплощения одной Смерти: Азраила, Великого Гравитатора, Смерти Вселенных, начала и конца времени.

Большая часть вселенной состоит из тёмной материи, и лишь Азраил знает, кто в ней.

Глаза столь исполинские, что сверхновая звезда показалась бы лишь бликом на их радужке, медленно вгляделись в крохотную фигурку на бескрайних волнистых равнинах кончика его пальца. Рядом с Азраилом в сердцевине целой паутины измерений висели огромные Часы и тикали. В глазах его мерцали звёзды.

Смерть Плоского мира встал.

– ВЛАДЫКО, Я ПРОШУ…

Три служителя забвения материализовались рядом с ним.

Один из них сказал: Не слушай его. Он обвиняется в нарушении.

Один из них сказал: И смертоубийстве.

Один из них сказал: И гордыне. И злонамеренном выживании с особым цинизмом.