Мрачный Жнец

– Я рад, что за Люпином будет кому присмотреть, когда я… уйду, – сказал он. – А вы сможете забрать его к себе?

– Ну… – неуверенно произнесла госпожа Торт.

– Но он же… – начал было Редж Башмак, но запнулся, увидев лицо Ветрома.

– Надо сказать, держать сторожевого пса в доме – дело правильное, – сказала госпожа Торт. – Я вечно волнуюсь за Людмиллу. Кругом, знаете ли, странный народ бродит.

– Но ваша до… – начал было Редж снова.

– Цыц, Редж, – осадила его Дорин.

– Что ж, договорились, – кивнул Ветром. – А штаны у вас есть?

– Что?

– Ну, в доме есть штаны?

– Думается, да, завалялись какие-то от покойного господина Торта. А почему…

– Извините, – вздохнул Ветром. – Кажется, я брежу. Несу какую-то ерунду невпопад.

– Ага, – просиял Редж. – Понял. Хочешь сказать, когда он…

Дорин яростно пихнула его под рёбра.

– Ой, – поник Редж. – Извините. Не обращайте на меня внимания. Я бы голову дома забыл, кабы она не была пришита.

Ветром откинулся в кресле и закрыл глаза. До него доносились обрывки разговоров. Он услышал, как Артур Подмигинс спрашивает аркканцлера, кто занимался его интерьерами и где Университет покупает овощи. И как казначей жалуется, во сколько ему обходится истреблять ожившие ругательства, которые почему-то никуда не исчезли и поселились под крышей. А если очень напрячь идеальный слух, он даже слышал, как Шлёппель радостно ухает в глубине подвалов.

Он им больше не нужен. Наконец-то. Мир может обойтись без Ветрома Сдумса.

Он тихонько встал и заковылял к двери.

– Пойду пройдусь, – сказал он. – Может быть, не скоро вернусь.

Чудакулли рассеянно кивнул ему и переключился на Артура, который рассказывал, как преобразится Главный Зал, если поклеить обои с текстурой под сосну.

Ветром закрыл за собой дверь и прислонился к толстой холодной стене.

О да. Вот так другое дело.

– Ты здесь, Один-Человек-Ведро? – тихонько спросил он.

«откуда ты знаешь?»

– А ты обычно всегда рядом.

«хе-хе-хе, а ты неслабую заварушку затеял! знаешь, что будет в следующее полнолуние?»

– Знаю. И мне почему-то кажется, они тоже знают.

«но он-то превратится в получеловека-полуволка».

– Да. И она – в полуволчицу.

«ладно, но что это за отношения будут – неделя через три?»

– Большинству людей и такого шанса на счастье не выпадает. Жизнь несовершенна, Один-Человек-Ведро.

«ой, и не говори».

– Слушай, а можно личный вопрос? – спохватился Ветром. – В смысле, я правда хочу это знать.

«ну».

– Как-никак, ты теперь один в астрале.

«ладно, ладно».

– Почему тебя назвали Один…

«и всё? думал, ты уже догадался, раз такой умный. в моём племени детей называют по первому, что мать увидит, выглянув из вигвама после родов. полное имя у меня – Один-Человек-Выливает-Ведро-Воды-На-Двух-Собак».

– Не повезло, – вздохнул Ветром.

«могло быть хуже, взять хоть моего брата-близнеца. ему мама имя дала, выглянув на десять секунд раньше».

– Не говори, я угадаю. – Ветром Сдумс задумался. – Две-Собаки-Дерутся?

«Две-Собаки-Дерутся? ха! да он бы правую руку отдал, чтобы его звали Две-Собаки-Дерутся!»

Настоящая история Ветрома Сдумса закончилась позже. Если под «историей» понимать то, что он сделал и причиной чему послужил. В деревеньке в Овцепиках, где пляшут настоящий танец моррис, например, считают, что никто не умирает окончательно, пока не осядут расходящиеся от него по миру круги, как на воде. Пока не остановятся часы, которые покойный завёл, пока не прокиснет сделанное им вино, пока не пожнут его посевы. Говорят, срок жизни – лишь часть подлинного существования.

Бредя сквозь туманный город на встречу, которая была назначена ещё при его рождении, Ветром ощущал, что предвидит этот конец.

Это случится через пару недель, когда луна снова станет полной. Тогда наступит кода, или послесловие, к жизни Ветрома Сдумса – того, кто родился в год Важного Треугольника в Век Трёх Пиявок (он всегда предпочитал древний календарь со старинными названиями, а не эти новомодные цифры) и умер в год Условного Змия в Век Летучей Мыши, или как-то так.

Две фигурки побегут в высокой траве через луг под луной. Не совсем волки, не совсем люди.

Если повезёт, они обретут лучшее от мира тех и других. И будут не просто чувствовать, но ведать.

Всегда надо брать лучшее от обоих миров.

Смерть сидел в кресле в своём тёмном кабинете, сложив руки перед лицом. Периодически он ёрзал в кресле туда-сюда.

Альберт принёс ему чашечку чаю и вышел, дипломатично не издав ни звука.

На столе Смерти остались одни часы. Он разглядывал их.

Круть-круть. Круть-круть.

Снаружи, в коридоре, тикали большие часы, убивая время.

Смерть побарабанил костлявыми пальцами по истерзанной столешнице. Перед ним лежали жизни величайших любовников Плоского мира, ощетинившиеся самодельными закладками на страницах[19]. Их довольно-таки однообразные истории совершенно ни о чём ему не говорили.