Мудрость леса. В поисках материнского древа и таинственной связи всего живого

Я тоже не понимала. Может быть, им не нравилась критика. Или они не могли прислушиваться к женщинам. Несомненно, они все еще злились из-за замечания о раскрашенных камнях. Когда объявили рейс Дейва, он заключил меня в медвежьи объятия и исчез.

Что еще хуже, в моем личном деле в Лесной службе появился выговор за интервью о раскрашенных камнях. Один из руководителей сказал, что профессиональная регулирующая организация – Ассоциации специалистов лесного хозяйства Британской Колумбии – может отстранить меня от работы за высказывания против официальной политики; на его взгляд, это был пример неэтичного поведения. Государственные лесоводы усилили контроль за моими исследованиями, начальство заставило коллег заново прорецензировать одну из моих статей уже после ее публикации. Я начала замечать, что меня отстраняют от участия в новых инициативах. Казалось, моя научная деятельность зашла в тупик. Однажды, когда собирались отменить финансирование, выделенное для публикации одного из моих отчетов, Алан организовал конференц-связь с политиками. Я присоединилась к звонку и объяснила, что всего лишь прошу средства, достаточные для публикации результатов об эффективности расчистки в этом регионе.

– Проблема не в стоимости. Проблема в результатах, о которых вы сообщаете, – прозвучало в ответ.

– Но мои результаты прошли тщательную экспертную оценку, причем не только в правительстве, но и у сторонних ученых, – сказала я, напрягая голос.

Алан заметил, что трата десяти тысяч долларов на обнародование результатов вполне оправдана, к тому же это совсем немного по сравнению с сотнями тысяч, уже вложенных в десятилетие полевых работ. Он был непоколебим и настойчив, и в конце концов публикацию моего отчета с неохотой профинансировали.

Пока шли эти сражения, я каждую ночь прижимала свой растущий живот к кроватке Ханны, наблюдала за тем, как она спит, и размышляла о том, как все докатилось до такой ситуации, о разочаровании и унижении, которому меня подвергают перед коллегами. Я очень любила лес, гордилась своей работой и все же получила ярлык возмутительницы спокойствия.

Научное сообщество тоже проявляло подозрительность. Вера в то, что конкуренция – единственное значимое взаимодействие между растениями, была настолько сильна, что, подавая рукописи для публикации, я ощущала, как мои эксперименты разбирают на части, выискивая ошибки, которых не было. Возможно, через это проходили все, а я просто оказалась неискушенной. Однако я не могла избавиться от мысли, что своей публикацией в «Nature» я опередила известных ученых, которые продолжительное время пытались разгадать тайну влияния сетей на взаимодействие растений между собой, и тем самым вызвала их возмущение.

Через пять месяцев после того выезда в поле на свет появилась Нава, которая сразу же с изумлением оглядела всю эту суматоху. Я положила Наву в слинг, посадила Ханну в рюкзак, и мы, прихватив Джин, отправились в поход по саванновым лесам в поисках голубых соек и цветов кактуса. Мой 398-страничный рассказ о путешествии, сочтенный ерундой, после публикации разлетелся тиражом в тысячу экземпляров. Позже один лесовод показал мне свой экземпляр с потрепанной обложкой и любимыми страницами, помеченными разными цветами; он назвал книгу своей библией.

Когда Наве исполнилось восемь месяцев, я вернулась на работу, но Алан уже предвидел надвигающиеся неприятности. Он посоветовал мне искать новую работу. Консерваторы, недавно пришедшие к власти, сокращали государственные учреждения вместе с научными разработками, поэтому ученым предлагалось при возможности увольняться.

Вскоре со мной связался друг – тот постдокторант-бунтарь из Университета Британской Колумбии, а теперь уже профессор; он сообщил о новой профессорской вакансии. Я не могла даже представить себя на постоянной работе в университете, однако для обсуждения деталей в Камлупс приехал член комитета по подбору кандидатов и посоветовал опубликовать еще несколько статей, чтобы лучше зарекомендовать себя перед конкурсом. К тому времени я уже смертельно устала: Ханне было три года, а Наве – один. Наву отлучили от груди, но она все еще держалась за меня, как привязанная; Ханна же непоседливостью не уступала щенку. А еще я любила наш дом в лесу, вечерние прогулки по лесным тропам и сотни своих экспериментов, с которыми нянчилась, как с собственными детьми.

Кроме того, сорок один год – не слишком ли поздно для начала преподавательской деятельности?