Муки науки. Ученый и власть, ученый и деньги, ученый и мораль

Перед этим человек переживал резкие изменения – от обезьяноподобного существа (австралопитеки, Homo habilis, питекантропы и им подобные, неандертальцы), пока не дошел до кроманьонца. Кроманьонец возник около 100 тысяч лет тому назад, а в Европе ему 40 тысяч лет. Кроманьонец – это ископаемый Homo sapiens. Иными словами, кроманьонцы – это мы. Различия между нами на уровне расовых, не видовых. Если бы удалось по ДНК, извлеченной из костей, создать живой плод, он вырос бы в нашей среде абсолютно нормальным современным человеком – во всем подобным многим из нас. Но и он и мы лучше всего приспособлены, как это ни странно звучит, жить в первобытном обществе – в мире палеолита. Ведь всякий тип человека формировался в порядке адаптации к той среде, в которой он формировался. А мы были сформированы именно в той среде, а дальше существовали по инерции и меняли только культуру, но не себя.

Еще Фрейд пришел к выводу о том, что мы не приспособлены к современной культуре (его статья так и называется «Неудовлетворенность культурой»). Сейчас это ясно гораздо больше. Мы рождены, чтобы жить на природе, питаться натуральными продуктами, заниматься охотой, селиться в небольших жилищах, общаться с небольшими коллективами, а живем – совсем наоборот. Мы смотрим не на мамонтов вдали, а на мелкие буковки у себя под носом – и носим очки. Мы болеем целым рядом болезней (сердечно-сосудистыми, психическими, онкологическими), которыми дикие животные в норме не болеют (болеют лишь домашние). У нас масса проблем, вызванных внутренними психофизиологическими несоответствиями – взять хотя бы так называемые безмотивные преступления. При дефиците культуры изнутри нас выскакивает дикарь.

Но культура важна не только тем, что сдерживает инстинкты, сублимирует (очищает, модифицирует) грубые позывы, но и тем, что в ней отработаны механизмы удовлетворения инстинктов, сравнительно безвредные для окружающих (и для самих вовлеченных).

Компенсаторные механизмы. Оказалось, что многим людям требуется утоление жажды приключений, требуются выбросы адреналина, некие замены коллективной охоты и племенных войн, – напряжения, которых просит организм. Иначе они пойдут совершать безмотивные преступления. И культура порождает эти компенсаторные механизмы – гладиаторские бои, корриду, бокс, футбол, хоккей. Это не просто зрелища. Это зрелища с соучастием. Таким образом, все эти явления – тоже механизмы культуры.

Да, есть и более тонкие механизмы того же порядка – состязания поэтов и музыкантов, дискуссии ученых, политика, наконец… (Сказал «политика» – и сразу подумал: может, лучше уж пусть эти механизмы остаются более грубыми?) Многим гражданам фанатские клубы и фанатская солидарность не так уж нужны. Им достаточно выбросов адреналина в научных и литературных дискуссиях, в политике, в физкультуре и спорте, в военной и правоохранительной работе. Действительно, фанатским движением обычно более всего охвачены подростки, оказавшиеся непричастными ко всем этим сферам, неприкаянные, среди них мало студентов, мало людей умственного труда, зато немало замеченных в криминальном поведении. Но самоорганизация у них есть. Из их среды выделяются как неформальные лидеры, так и легальные, прикормленные властями заправилы клубов.

Оказавшись естественно сколоченными, коллективы фанатов, не обладающие никакой идеологией, кроме дворовой «пацанской», могут быть использованы любыми политическими силами – как дружины или ресурс наемных киллеров, как ватаги националистов или резерв демократии, анархии или реакции. Власти обычно надеются, что фанатский мир помогает воспитывать патриотизм, натаскивая своих членов в делении мира на «наших» и «чужих». На деле это есть лишь воспитание ксенофобии: патриотизм – это любовь, а не ненависть. К тому же фанаты очень даже способны весьма экспрессивно осуждать свою команду, если она не оправдывает их ожиданий. Так что в дымину «своим» не стоит надеяться на автоматическую поддержку. Фанаты выступают с теми идеями, которые накапливаются в обществе. Они несомненная часть народа, они опьяняются вместе с народом и вместе с народом трезвеют. Для горожан они в пьяном виде опасны, для властей они, пожалуй, куда грознее в трезвом виде.

№ 3 (72), 15 февраля 2011

7. Странная любовь, патриотизм!