Муки науки. Ученый и власть, ученый и деньги, ученый и мораль

В ней мне и надлежало защищать факты норманнского присутствия против Шаскольского, который отстаивал антинорманизм, но умеренный, осторожный, скептический. Он полагался на уверения патриотически настроенных археологов, что норманнских вещей у нас мало, что это импорт и т. п. Мы провели подсчеты – оказалось, что их мало только в общем объеме древностей, а вот если рассчитать их количество только для IX века, то окажется, что в Северной Руси возле городских центров, в верхнем социальном слое, норманнов было больше, чем славян, а больше всего – местного финнобалтийского населения.

Объявление о дискуссии представляло собой маленькую бумажку, пришпиленную к дверям аудитории № 70 – большой аудитории исторического факультета, но людей набилось со всех факультетов множество, было не продохнуть, и продолжение дискуссии пришлось перенести в лекторий истфака. Я прекрасно понимал, что на все мои факты (сколь бы они ни были весомы) мне скажут, что я их неправильно толкую. Поэтому мы (я с учениками и единомышленниками) припасли также аргументы – не очень весомые в науке, но для моих противников кардинальные: что социополитическая окраска позиций в этом споре не раз менялась местами, что как раз ко времени дискуссии вокруг антинорманистского знамени сплотились противники советской науки; что Маркс… Надо сказать, что во всех учебниках приводилась антинорманистская цитата из Маркса: прибывшие на Русь норманны «быстро ославянились, что видно из их браков и их имен». Цитата была взята из непереведенной тогда рукописи Маркса, не вошедшей в его собрание сочинений. Мы прочли ее в оригинале. Оказалось, что перед ней у Маркса стояло еще четыре слова: «Мне могут возразить, что…». Таким образом обнаружилось, что Маркс был заядлым норманистом.

Наши противники запаслись санкциями обкома на наш разгром: на мое увольнение (в лучшем случае), роспуск семинара и т. п. Но в ходе дискуссии они стали слать в президиум записки с просьбой снять их запланированные выступления. Санкции применить не получилось. Мы отстояли еще лет пятнадцать будущих исследований, а в 1970 году опубликовали коллективный труд (под редакцией того же Шаскольского!) о состоянии археологических данных по этой проблеме. Четверо моих «семинаристов» тогда уже стали членами кафедры, еще один (несколько позже) – стал заведующим кафедрой и директором Института истории материальной культуры РАН. Все они опубликовали докторские диссертации по этой тематике.

Через тридцать лет после этой третьей «норманнской баталии», в 1995 году, был торжественно отмечен ее юбилей, с докладами и приветствиями. Я тогда сделал доклад, назвав его: «Конец дискуссии». Казалось, все настолько ясно доказано, что спорить уже не о чем, что антинорманизм окончательно перешел из профессиональной науки в сферу поп-науки и стал занятием фанатиков-националистов. Именно поэтому публикация моей старой рукописи с подробным анализом аргументов обеих сторон стала мне казаться излишней, а рукопись безнадежно устарелой. Ну что толку лишний раз доказывать, что земля круглая, что она вращается вокруг солнца, что теория эфира неверна…

Ан нет! Жив курилка! Общественная атмосфера в государстве изменилась. Снова выходят тома, проповедующие антинорманистскую концепцию. Более того, современные антинорманисты-профессионалы вернулись к варианту Ломоносова – опять объявили варягов славянами. Ныне нет недостатка в последователях его панегирического утверждения «Нас рабство под твоей державой украшает», появились и адепты его исторических сочинений. Уже и покойного Шаскольского они считают норманистом. Сторону этих ярых гонителей норманизма занял директор Института истории России РАН А.Н. Сахаров, членкор РАН. По Сахарову, Рюрик был не скандинавом, а нашим, родным калининградским, то бишь южнобалтийским славянином, а варяги – те же славяне вагры.

Этот членкор (который, не забудем, является директором головного института истории страны!) зачисляет всех, кто не согласен с его трактовкой, в норманисты, а о норманизме выражается в следующих формулировках: «норманизм, питаемый в основном политическими импульсами и амбициями из-за рубежа, свил себе гнездо и на русской почве», он возник «в агрессивных и экспансионистских кругах» Запада, а мнение о том, что варяги – скандинавы, «эта сторона норманизма яростно и агрессивно отстаивается в основном небольшой группой филологов», построивших свои конструкции «на глубоко тенденциозной основе»; «определенную поддержку новейшие норманисты имеют среди некоторых ученых Запада»[74]

. В другом месте он говорит: «Солидарность и конъюнктурный расчет лежит в основе этого опасного единства, покрывающего душным туманом русскую науку…» О видной скандинавистке, докторе наук, он отзывается так: «наша историография со времени отпетых норманистов XIX века не знала ничего подобного. Мы снова возвращаемся в эпоху норманистских мифов, затасканных клише прошлого, отсутствия научных аргументов и амбициозной наглости»[75].