Муссолини и его время

Стремясь преобразовать нацию «из наковальни в молот», итальянская пропаганда обратилась к античности, благо прошлое Италии давало действительно богатый материал для агитационных целей. Эталоном, которому следовало отныне соответствовать, стали доблести древних римлян, поскольку Муссолини считал, что после падения Рима Италия пережила полторы тысячи унизительных лет, которыми вряд ли можно было гордиться. В то же время величие Древнего Рима, ставшего центром античной цивилизации, было одинаково притягательным и для подрастающего поколения, и для его родителей. Фашисты первыми начали эксплуатировать подсознательную тягу масс, напуганных оказавшимся столь жестоким ХХ веком, к далекому прошлому, которое за пеленой столетий многим казалось мирным и уютным. Людям нравилась фашистская мифология, ностальгирующая по «старым добрым временам» – римским сенаторам в белоснежных тогах и отважным мореходам-путешественникам, низвергающим целые империи во славу своих городов-государств. Успеху такой пропаганды способствовала и очень популярная тогда концепция урбанистического упадка, с ее идеалом в виде «крестьянских народов». Древний, особенно имперский, Рим не очень-то соответствовал этой концепции, но насколько глубоко разбирается в таких вопросах обычный человек даже в наши дни?

Если итальянским либералам XIX века средневековый период истории их страны представлялся чередой междоусобиц, убийств и мракобесия, а цезаристское прошлое воспринималось через призму его английской трактовки – как коррупционное и бездарно потерявшее империю; если Савойской династии все это древнее величие, не имевшее прямого отношения к процессу «поедания Италии, как артишока», было безразлично; если левые интересовались только «освободительной борьбой угнетенных масс», то фашисты почти с самого начала своей деятельности идеологически застолбили за собой мощь древнеримских легионов – и не прогадали. Это было полезным уроком для всех – избиратели любят оптимистов, а не нытиков. Итальянцы с удовольствием узнавали, что они «нация великих людей» с такой же великой историей.

Муссолини спешил подать народу личный пример – пилотировал новейшие самолеты, сражался на шпагах, как опытный фехтовальщик, участвовал в заплывах и объезжал норовистых скакунов. «Первый во всем», дуче приучал итальянцев к выдвинутому партией лозунгу «Живите опасно!» Когда же с начала 30-х годов в мире запахло порохом, это сразу же нашло отражение в облике самого дуче, с той поры редко появлявшегося на людях не в военной форме. Вслед за Муссолини милитаризировалась и пропаганда, тиражируя образ «нового итальянца» – с квадратным подбородком, широкими плечами и бычьей шеей.

Разумеется, одной только эксплуатации античного периода было недостаточно, поэтому фашистская пропаганда не замедлила перебросить мостики из прошлого в настоящее: и вот уже в единое королевство Италию объединили не либеральные правительства XIX века, а «протофашисты», такие же революционеры, как и сам дуче. «Красная тысяча» добровольцев Гарибальди превратилась в легионы чернорубашечников, а отвергавший вождизм либерал и республиканец Джузеппе Мадзини стал объектом поклонения для фашистской пропаганды. И – о конечно! – оказалось, что все величайшие изобретения за всю историю человечества сделаны итальянцами. Мало было того, что на полуострове творили такие истинные гении, как Микеланджело или да Винчи, необходимо было еще «убедительно доказать», что Шекспир – не англичанин, но итальянец, а немец Кох использовал в своих открытиях «итальянский приоритет». В дальнейшем, во избежание подобных интеллектуальных краж, дуче запретит свободные контакты итальянских ученых с их иностранными коллегами – отбор «политически надежных» кандидатур для поездки за границу станет партийной прерогативой.

Агитационная трактовка истории отвечала духу итальянского народа, любившего все театрализованное, помпезное, великолепное и яркое, как венецианский карнавал. Сценки из прошлой истории, с непременными отсылками к сегодняшней «великой эпохе», мелькали тут и там – на радио и в газетах, в кино и театрах, во время парадных шествий и в повседневной атрибутике: синтез блистательного прошлого с лучезарным будущим, как писали тогда.

К середине 30-х, когда Италия стала империей, «историческая» пропаганда достигла своего апогея, после чего началось резкое падение ее агитационной эффективности, вызванное ухудшением социально-экономического положения населения и неудачами во Второй мировой войне.