На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

Мысль о противонаправленном движении двух поэтов – Бродского к слову, Аронзона к предмету – преобразуется в более позднем эссе Кривулина в размышление о месте Аронзона в ленинградской поэзии 1970-х. В пространстве этого мифа «многословный», «обстоятельный», «архаически-тяжеловесный», «приземленный», «рассудочный» Бродский находит своего соперника в «утонченном эстетизме» Аронзона. Не исключено, что эта идея противостояния двух поэтик созревала в процессе подготовки альманаха «Лепта», в которой на равных принимали участие Кузьминский и Кривулин. По тому, как она высказывалась обоими поэтами – Кузьминским и Кривулиным, – можно заключить, что каждый понимал творчество Аронзона очень по-своему и если употреблял одни и те же определения и «термины», то вкладывал в них свой смысл. Таково, например, разное понимание обоими слова-термина «обериутство» (так у обоих). Но значительно важнее тот факт, что Кривулин вообще был более склонен к определению места поэта в истории словесности, к вписыванию имени в «историко-литературный ландшафт» sub specie aeternitatis, ради чего биографические факты могут быть проигнорированы как мешающие созданию целостного облика в границах культуры[628]. Приоритеты Кузьминского, как мы постараемся показать, хоть и лежали в той же плоскости культурной мифологии, но были всё же несколько иными.

Вторым важным элементом аронзоновского мифа в ленинградской неофициальной культуре была его смерть. Как известно, Аронзон погиб от огнестрельного ранения при на сегодняшний день до конца не выясненных обстоятельствах в октябре 1970 года в горах под Ташкентом. Причиной смерти было объявлено самоубийство, понимавшееся в близком кругу Аронзона как последний жизнетворческий акт поэта. Тому способствовали строки стихотворения, найденного в мусорной корзине Аронзона после его кончины:

<…> Кто наградил нас, друг, такими снами?Или себя мы наградили сами?Чтоб застрелиться тут, не надо ни черта: н

и тяготы в душе, ни пороха в нагане.Ни самого нагана. Видит Бог,

чтоб застрелиться тут, не надо ничего.

[Аронзон 2018,I: 217][629]

При осознании роли Кузьминского в литературном процессе и «окололитературных» настроениях неофициальной культуры следует, конечно, учитывать биографический фон каждого минисюжета. 1958–1959 годы – время сближения Аронзона с А. Г. Найманом, Е. Б. Рейном и в особенности с Бродским, который тогда стоял в центре внимания Кузьминского[630], именно с этих лет относившегося «к своим литературным занятиям серьезно» [Северюхин 2003:238]. Видимо почувствовав в стихах Аронзона «акмеизм», Кузьминский не включил Аронзона в свою «Антологию советской патологии». Как Кузьминский признавался впоследствии, только после гибели Аронзона он сумел по достоинству оценить его поэзию, до того же судил о ней «по периоду до 1965 года» [АГЛ 4А:98].

К началу 1960-х относится начало публикаторской деятельности Кузьминского. В 1962 году им совместно с Г. Л. Ковалевым и Б. И. Тайгиным был подготовлен сборник Бродского, изданный в 1965 году без ведома автора и составителей на Западе[631]. Именно с 1962 года и следует вести отсчет издательской практике Кузьминского: в конце 1962 года созданным тогда объединенным издательством «КаКа» и «БэТа» были изданы два выпуска «Антологии советской патологии»[632], включившие в себя стихи ленинградцев Бродского, Бобышева, Рейна, Наймана, а также Н. М. Рубцова, Э. М. Шнейдермана, А. Ф. Домашёва, А. С. Морева, самих Кузьминского и Тайгина, а также москвичей С. Я. Красовицкого, В. К. Хромова, В. П. Бурича… Это издание, названное Кузьминским через 30 с лишним лет «нахальным» [Орлов 2016: 151], видимо, имело цель объединить неподцензурных поэтов Москвы и Ленинграда и представляло каждого автора одним текстом.

В архиве Ф. И. Якубсона, кинорежиссера и второго мужа вдовы Аронзона Риты Пуришинской, сохранилась переплетенная машинописная книга стихов Кузьминского «Вавилонская башня» (1972) с дарственной надписью на титуле: «Rita, мне грустно. Я люблю Вас, люблю Лёню, и всё слишком поздно, поздно, поздно… И всё – nevermore. // Const.». Сам факт присутствия Кузьминского в доме покойного поэта весьма красноречив: активный публикатор занят сбором материалов и старается уловить то, что питало творчество интересующего его автора. Личные впечатления будут впоследствии поданы переосмысленными, отчасти мифологизированными в духе общей концепции. Знакомство со вдовой поэта позволяло расширить ракурс преподнесения текстов потенциальному читателю, включив то, что может быть почерпнуто не только из стихов. Вспомним также, что в АГЛ Пуришинская названа, наряду с Эрлем, источником материалов для публикации[633].