На берегах Голубой Лагуны. Константин Кузьминский и его Антология. Сборник исследований и материалов

К моменту дарения своей самиздатской книги знакомство Кузьминского с Аронзоном, которого уже два года не было в живых, насчитывало больше 10 лет. Судя по рассказу Кузьминского, молодые поэты были уже знакомы к моменту, когда с Аронзоном случилось несчастие в летней геофизической экспедиции 1960 года на Дальний Восток: инфекционное заболевание едва не стоило ему ампутации ноги или даже жизни. По тому, как главный составитель АГЛ подает факты злополучной экспедиции, можно сделать вывод: будучи прекрасно осведомлен о молодой поэзии Ленинграда, Кузьминский не мог не знать Аронзона, его стихов и раньше, тем более что сам косвенно сообщает, что познакомил их Бродский. Кузьминский «неутомимо шатался по литобъединениям в поисках небанальных поэтов» [Шнейдерман 2005: 19]. До 1975 года, до самого отъезда в эмиграцию, им было предпринято издание нескольких самиздатских коллективных сборников: помимо уже упомянутых «Антологии советской патологии» и «Живого зеркала» (1972–1974), отметим также антологию прозы «Лепрозорий-23» (1975). Кроме того, до эмиграции Кузьминский входил в редколлегию по подготовке антологии «Лепта» и участвовал в отборе и обсуждении текстов. В последние две антологии входят и тексты Аронзона: четыре прозаических произведения в антологии «Лепрозорий-23» и подборка в антологии «Живое зеркало», которой предпослано предисловие, значительно расширенное в АГЛ. Если в «Живом зеркале» Кузьминский объясняет отсутствие интереса к ранним стихам Аронзона тем, что они до 1964 года «сильно отдавали Бродским», то в АГЛ о том же периоде говорит, что тексты того времени (со второй половины 1950-х до 1964 года) «отдают – то Найманом (“Павловск” – наймановское “Из дождей” и наймановский “Павловск”), а уж вышеприведенный текст <«Послание в лечебницу». – П. К.> –

можно просто включить в собрание Бродского, не будь Бродский жив. Тут и “В лесничестве” (перевод из Галчинского), и “Холмы”, и “Ты поскачешь во мраке…” и и и…» [АГЛ 4А: 98].

Помимо факта личного знакомства с Аронзоном в 1960–1962 годах, а также тесного общения с Пуришинской и другом Аронзона художником Е. Г. Михновым-Войтенко в 70-е, Кузьминский мог опираться на свидетельства и соображения других близких поэту людей (В. И. Эрля, А. Г. Волохонского и др.). Обычно не сдерживающий себя в суждениях Кузьминский в своем подходе к Аронзону довольно аккуратен, предпочитая высказывания, которые не помешают органичному восприятию стихов. Например, сознательно игнорируя «поголовное мнение» современников: «циник» и «бабник», – он решительно отрезает: «…в поэте – не вижу» [Там же: 128]. Представленная как стихотворение жизнь Аронзона входит в поэтическое credo Кузьминского – достаточно подвижную модель, чтобы принять многое и по особым лекалам создать определенный образ, который можно угадать, вчитываясь в стихи. Недаром в финале «Неотправленного письма Рите Пуришинской», датированного автором приблизительно зимой 1977/78 года, Кузьминский говорит, приводя свои наблюдения и используя сюжетику и образы поэзии Аронзона: «Аронзон не радует, он не добрый и не злой, он – прекрасный. Я люблю его. И я люблю Вас, потому, что он Вас любил. Мир – это сад. Он – бабочка в саду. Вы – тень от этой бабочки прозрачной. Вы счастливая, Рита. Аронзон не будет старым. Бабочки не стареют»[634]

. Образ-миф, сложившийся из ауры творчества и на основе личных впечатлений, неразрывно вбирает в себя жизнь и поэзию.

Как собиратель, публикатор и систематизатор, Кузьминский исходил из идеи органичного слияния текста и порождающей (или уже породившей) его жизни поэта. Пожалуй, не будет преувеличением сказать, что им руководило убеждение, что поэт – самостоятельный мир, обладающий презумпцией своей – поэтической – правоты.

Еще в предисловии к «Живому зеркалу» составитель говорил о «вариантах судеб» поэтов, представляемых им в сборнике. Заявляя, что «литература – это не только тексты. Это еще и жизнь», составитель лишний раз свидетельствовал о неразличении, а точнее – о неразрывности как в восприятии, так и в создании искусства и жизни. И о каждом поэте Кузьминский старается говорить пристрастно и подчеркнуто субъективно как о произведении искусства, пусть оно и связано с бытом или тем, о чем обычно умалчивают.