Читаем На Ельнинской земле полностью

Отчасти я был прав. В столь понравившемся мне доме действительно жила девушка-гимназистка. И оказалось, что она не раз наблюдала, как мы всей компанией шли в гору, — мы, три гимназиста, столь непохожие друг на друга: один совсем еще молодой, почти мальчишка, в очках с толстыми стеклами, второй — постарше, посолидней и без очков, а третий — так тот даже бородатый, но тоже в очках, как и самый молодой. И мы эту девушку заинтересовали необычайно, хотя сами и не подозревали о том. Ей захотелось непременно узнать, что же это за странная троица, кто мы такие, почему ходим всегда вместе, как живем, чем занимаемся… Говоря по-другому, она решила проникнуть в тайну нашего бытия, хотя ничего таинственного у нас не было.

Все это стало известно после, но началось с того, что к нашей квартирной хозяйке иногда заходила незнакомая мне девушка. Заходила она либо спросить о чем-то, либо попросить взаймы какой-нибудь приправы — перцу, лаврового листа или еще чего. Оставалась в нашем флигеле обычно недолго: поговорит с хозяйкой минут десять и уйдет.

Но однажды вечером, когда Свистуновы куда-то ушли и в наличии оставался лишь я один, хозяйка постучала в дверь нашей комнаты и попросила меня «на одну минутку». Едва я успел открыть дверь, как она заговорила, указывая глазами на стоявшую тут же девушку, что вот-де ее знакомая желает поговорить со мной по какому-то делу. Сказав это, хозяйка ушла на свою половину, и я, смущенный и растерянный, остался наедине со своей неожиданной посетительницей.

— Простите, — сказала пришедшая, — что я вот так, без всякого предупреждения ворвалась к вам… Давайте прежде всего познакомимся. — И она протянула мне руку, продолжая говорить: — Зовут меня Муся. Я живу в доме… — И Муся назвала уже хорошо знакомый мне серо-голубой дом на Верхне-Метропольской улице.

Она рассказала далее и о том, зачем пришла:

— Понимаете, нам в гимназии задали написать домашнее сочинение. — И Муся назвала тему сочинения. — Но у меня что-то ничего не получается… И я решила обратиться к вам: вас ведь трое, и кто-нибудь из троих, наверно, писал сочинение на такую тему. Наверно, у вас сохранились и тетрадки с этим сочинением… Так вот, не дадите ли вы мне хоть одну из этих тетрадок?.. Всего на один вечер. Я посмотрю, подумаю, тогда, может, и у меня что получится… Пожалуйста, если можно…

Я попросил свою гостью немного подождать, вернулся в комнату и быстро собрал все тетради, в которых могли быть ученические сочинения, принадлежавшие как мне, так и братьям Свистуновым. Все это я передал Мусе.

— Больше ничего нет, — сказал я. — И боюсь, что наши сочинения вам не подойдут: тут все на другие темы, а на вашу тему нет совсем.

— Ничего, — улыбнулась Муся, беря тетради. — Мне все пригодится. Большое вам спасибо…

И она ушла, оставив после себя мягкий, почти неуловимый, но очень приятный запах духов. И на душе у меня было также приятно, что я смог что-то сделать для столь хорошей девушки.

Впрочем, на этом дело не кончилось. События продолжали развиваться.

6

В один из зимних субботних вечеров, когда Свистуновых снова не было дома, Муся прислала мне записку. Она приглашала меня к себе, писала, чтобы я шел сейчас же, немедленно, что у нее уже собрались ее подруга и один знакомый и что они, как равно и она сама, очень хотят встретиться со мной.

Я был доволен, что получил это неожиданное приглашение, и мне хотелось пойти к Мусе, но… Я уже знал, что отец Муси — видный смоленский адвокат, человек, по-видимому, богатый… Идти в дом к такому человеку я невероятно стеснялся: не знал, как там нужно держать себя, что делать, о чем говорить… Да и одет я был плоховато: кроме сильно уже поношенной гимназической формы, у меня ничего не было.

Все это сразу же пришло в голову, как только я начал читать записку, присланную Мусей. И от приглашения я решил отказаться, хотя причину отказа назвал другую. Суть в том, что я сильно простудился: у меня были и кашель, и насморк, и болела голова. Вероятно, поднялась и температура, но тогда я еще не понимал, что температуру можно и даже нужно измерять, и еще ни разу не пользовался медицинским термометром.

Я поблагодарил Мусю за приглашение, но добавил, что прийти никак не могу, потому что простудился, заболел…

Ответ свой я отправил с той же прислугой, которая принесла мне записку от Муси. Отправил и успокоился.

Однако примерно через полчаса прислуга пришла снова и принесла новую записку. Муся настоятельно просила, чтобы я все-таки пришел, что все этого хотят, все просят и все ждут меня.

«Ну а простуда, — писала Муся, — это ничего… Ведь идти вам недалеко, тут же совсем рядом… На всякий случай оденьтесь потеплее, чтобы не простудиться еще больше. Только обязательно приходите, приходите, приходите!»

На этот раз я не стал писать ответную записку и лишь попросил прислугу:

— Передайте Мусе, что я сейчас приду.

И начал собираться.


Перейти на страницу:

Все книги серии Библиотека «Дружбы народов»

Собиратели трав
Собиратели трав

Анатолия Кима трудно цитировать. Трудно хотя бы потому, что он сам провоцирует на определенные цитаты, концентрируя в них концепцию мира. Трудно уйти от этих ловушек. А представленная отдельными цитатами, его проза иной раз может произвести впечатление ложной многозначительности, перенасыщенности патетикой.Патетический тон его повествования крепко связан с условностью действия, с яростным и радостным восприятием человеческого бытия как вечно живого мифа. Сотворенный им собственный неповторимый мир уже не может существовать вне высокого пафоса слов.Потому что его проза — призыв к единству людей, связанных вместе самим существованием человечества. Преемственность человеческих чувств, преемственность любви и добра, радость земной жизни, переходящая от матери к сыну, от сына к его детям, в будущее — вот основа оптимизма писателя Анатолия Кима. Герои его проходят дорогой потерь, испытывают неустроенность и одиночество, прежде чем понять необходимость Звездного братства людей. Только став творческой личностью, познаешь чувство ответственности перед настоящим и будущим. И писатель буквально требует от всех людей пробуждения в них творческого начала. Оно присутствует в каждом из нас. Поверив в это, начинаешь постигать подлинную ценность человеческой жизни. В издание вошли избранные произведения писателя.

Анатолий Андреевич Ким

Проза / Советская классическая проза

Похожие книги

Зеленый свет
Зеленый свет

Впервые на русском – одно из главных книжных событий 2020 года, «Зеленый свет» знаменитого Мэттью Макконахи (лауреат «Оскара» за главную мужскую роль в фильме «Далласский клуб покупателей», Раст Коул в сериале «Настоящий детектив», Микки Пирсон в «Джентльменах» Гая Ричи) – отчасти иллюстрированная автобиография, отчасти учебник жизни. Став на рубеже веков звездой романтических комедий, Макконахи решил переломить судьбу и реализоваться как серьезный драматический актер. Он рассказывает о том, чего ему стоило это решение – и другие судьбоносные решения в его жизни: уехать после школы на год в Австралию, сменить юридический факультет на институт кинематографии, три года прожить на колесах, путешествуя от одной съемочной площадки к другой на автотрейлере в компании дворняги по кличке Мисс Хад, и главное – заслужить уважение отца… Итак, слово – автору: «Тридцать пять лет я осмысливал, вспоминал, распознавал, собирал и записывал то, что меня восхищало или помогало мне на жизненном пути. Как быть честным. Как избежать стресса. Как радоваться жизни. Как не обижать людей. Как не обижаться самому. Как быть хорошим. Как добиваться желаемого. Как обрести смысл жизни. Как быть собой».Дополнительно после приобретения книга будет доступна в формате epub.Больше интересных фактов об этой книге читайте в ЛитРес: Журнале

Мэттью Макконахи

Биографии и Мемуары / Публицистика
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное