На Ельнинской земле

Кружковцы обычно располагались у нашего единственного столика, стоявшего возле окна, и занимали при этом все стулья, какие только могли быть в нашем распоряжении. Поэтому я, отойдя к противоположной стене, где в углублении стоял мой топчан, садился или даже ложился на него, упираясь озябшими ногами в теплую кафельную печь. Лежал и слушал сначала чтение, а потом разговоры и споры о прочитанном.

То, что читали кружковцы, действительно казалось мне малоинтересным: многого я вообще не понимал, а то, что более или менее понимал, моментально улетучивалось из головы. Это, несомненно, потому, что в читаемом материале не было или почти не было ничего конкретного, все какие-то общие положения, общие рассуждения…

Книгу, которую читали кружковцы, приносил с собой один из гимназистов. Он же ее и уносил. У нас она ни разу не оставалась, и потому я не знал, что это за книга. Впрочем, однажды, отвечая на мой вопрос, Василий Васильевич сказал, что читают они политическую экономию и что собираются читать Эрфуртскую программу. Этот ответ не объяснил мне ровным счетом ничего.

Спросил я у Василия Васильевича и относительно нелегальности: мол, как же это так, кружок нелегальный, а у нас за стеной полицейский живет. Ведь он же может всех арестовать…

Василий Васильевич рассмеялся.

— Ну это ты не бойся, что арестуют. Полицейский и не подозревает о кружке. Он думает, что к нам просто заходят наши приятели, товарищи. Вот и все. А нам это удобно: никому и в голову не придет искать нелегальный кружок там, где живет полицейский… Так что этот твой полицейский, сам того не зная, охраняет наш кружок, ограждает от всяких там неприятностей. Забавно, правда?

Все это показалось мне действительно забавным: нелегальный кружок под охраной полиции!

Поэтому всегда, когда на кухне мне приходилось встречаться с полицейским и тот вежливо здоровался со мной, то я, отвечая ему тем же, не мог удержаться от улыбки. Я улыбался и думал: «Ничего-то ты, дурень, не знаешь!..»

10

Кружок время от времени продолжал собираться. Но я все чаще и чаще думал, что поступает он не так, как следовало бы. Хоть и немногое, но все же кое-что я слышал и даже читал о подпольных кружках, о революционерах, которыми я всегда восхищался и которым мне всегда хотелось подражать. Те действовали, делали что-то конкретное, вполне ощутимое, а не только занимались чтением книг.

Вот и нашему кружку, размышлял я, надо бы за что-то взяться, совершить что-то, может быть, и небольшое на первый раз, но такое, что принесло бы известный вред царю и его правлению. Во всяком случае, я чувствовал себя готовым для подобного поступка, хотя и не знал даже приблизительно, в чем должен заключаться этот поступок.

Впрочем, скоро представился вполне реальный случай, когда я, казалось, могу уже действовать…

Еще летом, во время каникул, я познакомился в деревне с новым помощником волостного писаря. Это был парень лет двадцати — двадцати двух. Звали его Марк Шлавень. Беженец из Польши, он покинул свои родные места, уходя от вломившихся туда войск немецкого кайзера.

Марк Шлавень отлично знал русский язык, умел хорошо писать и понимал кое-что в канцелярском делопроизводстве. Поэтому его и послали на работу в волостное правление.

Я не только познакомился с Марком Шлавенем, но и подружился с ним.

Жил он в совершенном одиночестве в комнатке при волостном правлении. Работал также один, потому что писаря, которому Шлавень должен был помогать, в действительности не было, и, таким образом, помогать он мог разве только самому себе. Правда, в волости был еще волостной старшина. Но последнего вряд ли можно было принимать в расчет: тот приезжал в волость не более двух раз в неделю часа на два — на три. Подписывал уже приготовленные для этого бумаги и укатывал обратно.

Волостного старшину обычно выбирали (а фактически его назначал земский начальник) из самых богатых мужиков. Выбирали не столько для работы, сколько «для почета». Поэтому он и не считал себя обязанным работать в волости повседневно. От старшинского жалованья, впрочем, он никогда не отказывался.

Все дела лежали на Марке Шлавене, и работать ему приходилось помногу. Я довольно часто заходил в волость и помогал ему писать всевозможные бумаги, что мне очень нравилось.

В свободное время мы с Марком бродили по глотовским и осельским полям и лугам. Случалось, отправлялись в лес за грибами. И если нам удавалось набрать достаточное количество грибов, то мы их сразу же и жарили, вернувшись в волостное правление. Жарить грибы Марк умел как-то по-своему, по-особенному. Не знаю, что он там делал с ними, но я ни разу не ел более вкусных грибов, чем те, которые готовил Марк Шлавень.

Мой приятель часто рассказывал мне о Польше и пытался учить меня польскому языку. Но польским языком я занимался всего недели две. На большее меня не хватило. Какую-то роль в этом сыграла, конечно, лень: вместо занятий хотелось побездельничать, пожить, ничем себя не утруждая. Но главное все же было в том — а за-чем-де мне польский язык? Что я с ним буду делать?