На Ельнинской земле

М. И. Погодина похоронили на Новодевичьем кладбище. Урна с его прахом зарыта недалеко от той могилы, где покоятся останки его деда — Михаила Петровича Погодина.

В ГИМНАЗИИ Ф. В. ВОРОНИНА

1

Уже на одном из первых уроков меня постигла неудача: я получил единицу по географии, получил за то, что, подойдя к «немой» географической карте, не мог попасть указкой в кружки, обозначавшие собой города Калугу и Екатеринбург. Единица была явно несправедливая: мне поставили ее не за плохое знание предмета, а за мою близорукость. Я просто не видел тех самых кружков, в которые должен был попасть концом длинной указки. А сказать об этом учителю не посмел. Тем не менее я чувствовал себя опозоренным: не с единицы надо бы начинать учебный год, в особенности мне — ученику, которого освободили даже от платы за обучение, полагая, что учиться он будет хорошо. А тут вот какая штука…

Меня, однако, угнетала не только эта злосчастная единица — балл, которого у меня впоследствии никогда не было, как не было и ни одной двойки. Еще больше угнетало чувство одиночества, в полной мере испытанное мной, по крайней мере, в первые недели пребывания в гимназии.

Мои одноклассники были детьми из разных семей: и тех, которые на социальной лестнице стояли довольно высоко, и тех, что находились пониже или даже гораздо ниже. Однако ниже меня никого не было. Не удивительно поэтому, что в классе меня как бы не замечали. Во всяком случае, у моих сотоварищей не было ни малейшего желания сблизиться со мной и тем более подружиться.

Ну а об учителях и говорить нечего. По-своему, они, вероятно, были отнюдь не плохими людьми. И преподавателями тоже неплохими. Но отношение к ученикам у них было только официальное, только чисто служебное: они в определенные часы проводили свои уроки, проверяли познания учащихся, ставили отметки, определяли, что следует выучить к следующему уроку… На этом все и кончалось. Словом, между преподавателями и учащимися лежала та «полоса отчуждения», переступать которую решались очень немногие.

Одиноким, неустроенным я чувствовал себя и после того, как возвращался из гимназии. Дело в том, что мой квартирный хозяин Иван Корнеевич Корнеев, или попросту Корнеич, как называл его я, жил в Смоленске бобылем. Работал он на железнодорожном узле. Но, кроме того, содержал еще и мелочную лавочку, помещение которой примыкало к его квартире, находившейся в доме Редькина, на углу Георгиевского переулка и Георгиевской улицы. Зачем ему нужна была эта лавочка, я не понимал. Но Корнеич упорно держался за нее, хотя торговать в то время становилось почти уже нечем и прибыль от торговли была самая ничтожная, если была вообще.

На работу мой хозяин уходил обычно вечером. Так что ночь я проводил абсолютно один в пустой, неуютной и темной квартире. И веселого в этом ничего не было…

А утром, возвратясь с работы, мой Корнеич также «забывал» о моем существовании, так как занимался исключительно своей лавочкой и покупателями, приходившими, чтобы купить хлеба либо бутылку керосину… А там — после двух-трех часов отдыха опять на работу. И так день за днем, день за днем. Корнеич не оставлял себе времени даже на то, чтобы приготовить какую-либо еду. Поэтому наше с ним меню чаще всего ограничивалось чаем, который мы пили с черным хлебом. И пока меня опекал Корнеич, не было, кажется, ни одного дня, когда бы я чувствовал себя вполне сытым.

2

Вероятно, от одиночества, оттого, что город встретил меня столь недружелюбно, я затосковал по родным местам. Никогда еще так сильно не влекли меня эти родные места, родная деревня, друзья-товарищи, оставшиеся там, как в ту, на редкость теплую и солнечную осень пятнадцатого года. Когда я оставался один, а это бывало каждодневно, то буквально не знал, куда деваться, что сделать, чтобы забыть эту, не дававшую мне покоя «тоску по родине».

Чтобы хоть как-то утихомирить ее, я стал ходить на вокзал — провожать поезда, отправлявшиеся в нашу сторону. И от этого мне становилось немного легче: как будто с тем поездом, который только что ушел, с теми людьми, которые только что уехали, отправился и я сам, отправился хотя бы только мысленно. А потом, не удержавшись, я надумал побывать в деревне уже на самом деле, вполне реально, а не только в собственном воображении. Правда, это была не родная моя деревня: отправиться в родную я не мог потому, что нельзя было пропустить занятия в гимназии, а также потому, что откуда же я мог взять деньги на поездку? Но все же это была деревня, деревня настоящая, та самая, на которую мне хотелось хотя бы только посмотреть.

Словом, в одно из теплых и погожих воскресений я надумал пойти за город. Смоленск я знал еще плохо, и мне было неведомо, в каком направлении нужно идти, чтобы кратчайшим путем попасть в какую-либо деревню, расположенную поблизости от Смоленска. Расспрашивать же я не любил и не хотел: мне казалось, что если я стану расспрашивать, то люди узнают мою тайну, поймут, зачем мне нужна деревня, и жестоко посмеются надо мной. Поэтому я решил осуществить свой план, не прибегая ни к чьей помощи.