На Ельнинской земле

Я начал танцевать от той самой печки, от которой не раз уже танцевал, когда мне требовалось разыскать какую-либо улицу: пришел в центр города — к знаменитым смоленским часам — и оттуда начал спускаться вниз, к Днепру, а там по направлению к вокзалу. Чтобы не заблудиться, я шел, ориентируясь на трамвайные рельсы, — так я ходил и на вокзал. Мне было известно, что вблизи вокзала трамвайный путь разветвляется на улицу под названием Покровская гора. Покровской горой город и заканчивается, дальше уже начинается самое обыкновенное поле или там луг.

Действительно, пройдя Покровскую гору снизу вверх, миновав большой военный госпиталь, расположенный за высокой оградой с левой стороны улицы, и больницу — с правой, я почти сразу же очутился вроде бы на каком-то большом лугу, заросшем редкими кустами ивы и орешника и кое-где ольхой и березкой. Я шел все прямо и прямо, шел, куда вела пыльная дорога, начавшаяся от замощенной булыжником Покровской горы. Шел я медленно — торопиться было некуда, — внимательно рассматривая все, что встречалось на пути, будь то прохожий или проезжий или какой-нибудь незамысловатый кустик у дороги. Пока я находился еще недалеко от города, мне встречались почти только одни солдаты. Они — в одиночку или группами — то шли мне навстречу, то лежали или сидели недалеко от дороги, расположившись прямо на земле, на почти увядшей осенней траве. В иных местах — в речонке либо в озерке — солдаты стирали свое белье и тут же развешивали его на кустах сушиться.

Меня сильно интересовали эти и молодые и уже немолодые люди, одетые в солдатские шинели и обутые в солдатские сапоги. Я как будто бы даже знал их, ведь почти все они из деревни. Но тут они выглядели совсем по-другому, не по-деревенски. Они познали что-то такое, чего я не мог себе и представить, они видели войну, они испытали ее на себе. Словом, эти деревенские люди стали совсем иными, чем те, которых я знал раньше.

Поэтому мне очень и очень хотелось поговорить с солдатами, узнать хотя бы немного, что это за люди, послушать их рассказы о войне, о фронтовой жизни, понять, что они думают и чувствуют…

И я, свернув с дороги влево, подошел к одной из групп, расположившейся возле молодой березовой рощицы. Всего их было человек семь. Одни сидели на земле, обняв колени руками, другие лежали в самых различных позах. И лишь один стоял, повернувшись лицом к товарищам, и о чем-то говорил.

— Здравствуйте!.. Можно мне побыть с вами? — спросил я, подойдя к солдатам. Спросил и сразу же понял, что вышло как-то неловко. Это было видно по тому хотя бы, что мне никто сразу не ответил. И только, может быть, через минуту один из сидевших на земле, оглядев меня с ног до головы, сердито сказал:

— А чего тебе, гимназисту, делать-то с солдатами?! Мы ведь грязные и вшивые… Так что лучше шел бы ты куда идешь!

И говоривший отвернулся от меня.

Я понял, что солдаты приняли меня за барчука и что барчуков они очень не любят. Тем не менее я был и разобижен на них, и огорчен тем, что так неудачно закончилась моя попытка…

Деревню на своем пути я встретил, лишь пройдя от Смоленска верст пять, а то и семь. Деревня как деревня. Самая обыкновенная, каких тысячи. Но она чем-то напоминала мне родную деревню. И я то ли чувствовал на самом деле, то ли старался внушить себе это чувство, чтобы оправдать свой приход сюда, будто именно этой деревни мне и не хватало, будто только в ней мне непременно нужно было побывать.

Я неторопливо прошел по улице мимо стоявших по обе стороны потемневших от времени хат с соломенными крышами; исключение составляли лишь две-три, покрытые щепою. Навстречу мне пробежал босоногий мальчишка лет семи с большим красным яблоком в руке. У колодца седобородый старик, обутый в лапти, поил рыжего с белой лысиной коня. За изгородью в чьем-то огороде стояла большая развесистая рябина, сплошь увешанная оранжево-красными гроздьями ягод. На фоне осеннего, но безоблачно-голубого неба она казалась особенно красивой. Проходя мимо хаты с полуоткрытым окном, я жадно вдохнул запах деревенского ржаного хлеба, вероятно только что вынутого хозяйкой из печи…

Все, чем встретила меня деревня, было мне хорошо знакомо. И в ином случае это, вероятно, нисколько не задело бы меня. Но тут все это как бы возникало специально для меня, для того, чтобы утихомирить мою грусть, чтобы утолить мою жажду видеть родные места… И в самом деле на душе у меня становилось спокойней, словно я, находясь в этой деревне, и впрямь соприкоснулся с родными местами.

Обратно я возвращался уже не по улице, а обходя деревню со стороны огородов. Где-то недалеко от нее я вырезал себе на память ольховую палку и, размахивая своей немудрой поделкой, зашагал по направлению к Смоленску.

Кажется, в тот день я дал себе зарок, что не буду жить в городе, не буду, даже окончив гимназию. А в том, что я ее окончу, у меня тогда не было никаких сомнений.

Я не выполнил этого своего зарока, но душевная привязанность к деревне, любовь к ней остались у меня навсегда.

3