На изломе алого

- Совсем двинулся, Игнат! Сесть хочешь? Ты уверен, что не начнешь стрелять по уродам сразу же, как только их увидишь? Ты вообще стрелял когда-нибудь? – Теперь Рыжий точно натянул штаны, потому что уверенно добавляет. - Нам нужно не оружие, Игнат, нам нужен Илюха Люков и еще пара надежных ребят. Жди меня! Сейчас звоню ему и едем! Надо обмозговать!

-21-

POV Сашка

По спине и шее стекают теплые, тугие струи воды, а я все никак не могу перекрыть кран. Продолжаю стоять под душем, прогоняя из тела напряжение и тревогу. Я так долго держу себя собранной в кулак, что сейчас стараюсь продлить это мгновение и хоть немного расслабиться, оставшись наедине с собой. Не хочу думать, что за дверью стоят Седой и Хан. К этому нельзя привыкнуть.

- Не испытывай наше терпение, Чайка, - нетерпеливо ударяет кулаком в дверь Седой.- А то ведь мы можем и спинку потереть, напросишься. Эй, упырица, ты там не собралась опять сбежать? Еще минута и я зайду проверить!

Уроды. Последняя попытка побега почти удалась. Остановил Шкуратов. Выстрелив в воздух, он приставил пистолет к голове Генриха и крикнул в ночь: «Еще шаг и пожалеешь, девчонка! Мне терять нечего, так и знай!»

Пришлось вернуться.

Врал, терять было что, и ему и мне. Ирма сочилась яростью и ликовала, когда я вышла из тени двора под фонарь летней террасы. Схватив за волосы, попыталась ударить в живот, но тут же заскулила, оказавшись на земле с вывихнутой рукой и разбитым ртом. Ее иступленная ревность, наконец, нашла выход, но у дворовой шавки не получилось выслужиться перед хозяином. Счастье, что в тот момент она не увидела гадливый блеск в глазах своего любовника. Униженная, для него она окончательно перестала существовать.

Я выхожу из душа и прохожу мимо Седого. Останавливаюсь перед Ханом. Порезы на лице парня уже успели затянуться коркой, а жаль. Лучше бы я его убила – сволочь! Рядом с Седым он держится грубее. Вот и сейчас подошел почти вплотную. Заступил дорогу, глядя с ненавистью.

- Не думай, что запрет на тебя продлится вечно, Чайка. Когда ты станешь ему не нужна, я вспомню все, выверну тебя наизнанку и выпотрошу. За все ответишь.

Я давно поняла, что Тарханов жив неглубоким умом и больше не удивляюсь тому, какими людьми Шкуратов себя окружает. Все они безоговорочно подчиняются его приказам и прихотям. А прихотей у хозяина много, в том числе и мы с Генрихом, так что с местью шестерке придется обождать. Работа над копией «Боярыни Ямщиковой» в самом разгаре.

Я молча обхожу Хана, направляясь в пристройку, и слышу, как он плюет в спину:

- Деревянная сука!

Но рук больше не протягивает. В последний раз, когда мы схватились, мне удалось свалить цветочный горшок, разбить тарелку и полоснуть Хана по шее. Тогда он клялся, стараясь сорвать с меня рубашку, что никогда не трахнет такую фригидную мразь, как я. Помнится, в тот раз я ему пообещала, сжимая осколок перед собой: «И не мечтай, сволочь! Я успею отрезать тебе все еще до того, как ты попытаешься. Станешь сам сукой!».

Как же я хотела в ту минуту, чтобы в моей руке оказался отцовский нож, а мы оба вернулись в бокс клуба «Альтарэс». В тот день еще была жива Майка, а он стоял передо мной на коленях. Я бы не сомневалась ни секунды, и он прочел это в моих глазах.

Тогда вмешался Седой, и я не знаю, кого из нас троих это спасло. Хозяину от пленников нужны были картины, и главный холуй об этом помнил.

Уже конец сентября, мокрые волосы треплет ветер, а рубашка Игната не согревает тело. Так же как дерево террасы, по которому я ступаю, не греет босые ноги. Я оборачиваюсь к Тарханову и вижу, как он закусывает узкие губы, провожая меня темным взглядом. Он не смеет ослушаться хозяина, но очень хочет. Глядя на него, на натянутые на скулах желваки и поигрывающие в кулаках пальцы, я понимаю, что загнана в угол и не могу тянуть дольше – завтра хищник нападет снова. Теперь, когда я знаю, что наша близость с Пухом оставила след в моем теле, еще больше понимаю, чем для меня может обернуться проволочка с пребыванием в этой тюрьме. Скоро я не смогу защитить себя и ту жизнь, что теплится во мне, и стану уязвимой. Ирма уже догадалась и, похоже, решила, что ребенок от Шкуратова. Женская ревность напрочь лишила ее разума и заставила увидеть невозможное. В этом логове змей я обязана быть вдвойне осторожней.

Я возвращаюсь в пристройку и слышу, как за спиной в дверном замке щелкает ключ. Приваливаюсь к стене, опуская руки. Генрих Соломонович сидит за столом, на котором разложены краски, шипит старый электрочайник, лежит пачка сухого печенья, и смотрит на меня. Я снова огорчаюсь тому, как сильно он постарел и осунулся за эти два месяца. А сейчас, когда догадался о моей беременности, и вовсе отчаялся, считая себя виновником всех моих бед.