На изломе алого

Порой мне кажется, что несмотря на все с нами случившееся, я не заслуживаю этого доброго человека и его внимания ко мне. Поразительно, как мало на самом деле нам надо. Только бы с близкими все было хорошо. Только бы с Генрихом все было хорошо. Иногда я представляю, как знакомлю их с Игнатом, и эти мысли помогают забыть о чертовых картинах-копиях, о ежедневных визитах Шкуратова и уснуть. Вдавить щеку в подушку, свернуться клубком на узкой кушетке, и даже иногда увидеть сны. В этих снах Игнат всегда ищет и зовет меня, но мой собственный голос остается нем. Даже во сне я боюсь навлечь на него опасность. 

Пух, как же я скучаю по тебе. Как скучаю! Если бы могла, дала волю слезам! Но они стоят в горле комом, колючие и соленые, не проливаясь, оставляя глаза сухими. Я никогда не умела плакать.

Но какой бы сильной я ни была, жизнь во мне оказалась сильнее, и не удалось избежать головокружений и утренней тошноты. Все пришло внезапно, и я долго не могла понять, что со мной происходит. А когда догадалась - не могла поверить. В сознании крепко засела мысль, что это ошибка. Что природа не могла счесть Сашку Шевцову достойной синеглазого парня. Достойной счастья стать матерью его ребенка.

Я представляла лицо Игната, вспоминала его теплые, крепкие объятия, и думала: как я ему скажу? Какие найду слова? Что услышу в ответ?.. И понимала, что на самом деле неважно, ведь ответ я давно прочла в его глазах.

Наш сын или дочь – так странно. Пока только зародившийся человечек, но наш – мой и Пуха. Пожалуйста, пусть у него будут папины глаза и такие же ямочки на щеках, пусть он будет самым счастливым. Смогу ли я стать для него настоящей мамой, которой у меня никогда не было? Такой же внимательной и любящей, как мама Игната? Страшно: смогу ли? Как буду его воспитывать я - девочка-монстр? Буду ли любить?

От страха и сомнений сжималось сердце, но в душе что-то трепетало и цвело, что-то очень нежное, глубоко спрятанное и робкое, отчего губы трогала несмелая улыбка.

Однако меня окружал дом с высоким забором и хозяином, который не собирался нас отпускать. Дом, в котором я была пленницей, и все надежды разбивались о его стены.

          Электрочайник кипит, плюется водой, я подхожу к столу и завариваю в чашках чай. Кладу сахар. Прошу Генриха Соломоновича, чтобы он съел хоть немного печенья.

- Нет, Саша, - упрямо кивает художник. – Ты ешь, тебе нужнее! Вон как похудела. А мне немного надо. Решено! - он вдруг встает и потрясает рукой. – Так больше продолжаться не может! Я сегодня же пообещаю этому подлецу, который нас пленил, что так и быть, нарисую ему картину! Но только в обмен на твою свободу и никак иначе! Да сколько же может продолжаться это средневековое варварство!

Старик стоит рядом, натянутый как струна. Я протягиваю руку, нахожу его ладонь и сжимаю пальцы. Смотрю в глаза, поднимая ладонь к своей щеке.

- Генрих Соломонович, сядьте, пожалуйста, - прошу. - Вы нужны мне здоровый и сильный, чтобы найти выход. Неужели вы думаете, что Шкуратов вас послушает и даст мне уйти с тайной? Поле всего, что совершил?

- Но, что же делать, Саша? – теряется художник. – Я готов ему пообещать что угодно!

Что угодно – огромная цена для того, кто не заслуживает ничего.

- Я еще точно не знаю, но обязательно придумаю, - обещаю старику. - В прошлый раз мы допустили ошибку, решив, что ночь даст мне форы. Больше я вами рисковать не хочу. Нам необходимо придумать, как спрятать вас здесь, в доме. Спрятать так, чтобы шестерки Шкуры не нашли. И в то же время уверить всех, что мы сбежали вместе. Это видится мне единственным шансом вырваться.

Я не стала рассказывать Генриху об утреннем разговоре со Шкуратовым, слишком циничным он оказался. Нет, эта тварь в человеческом обличии не отпустит меня просто так. Строптивый старик ему надоел, картина «Поцелуя под яблоней» и ее копия готовы, существует огромный риск в новой работе, что руку Вишневского узнают и художественный мир встрепенется.

Но не мою.

Через час старика ведут в душ под конвоем Ирмы и Хана, и появляется хозяин. Эта сволочь не поскупился на краски и кисти, оборудовав мастерскую всем необходимым. Через два месяца он получил, что хотел, осталась копия «Боярыни Ямщиковой» и Шкуратов пришел торговаться.

- Ты так и не ответила мне, а я устал ждать.

Он стоит с Седым за моим плечом, наблюдая, как я вожу кистью по холсту. Он выбирает эти моменты, когда Генриха нет рядом, чтобы окончательно сбросить маску и стать собой.

- Что именно? Вы задаете слишком много вопросов.

- Не так уж и много. Уверен, что ты их все прекрасно помнишь, - оскаливается Шкуратов. - Но я повторю еще раз: Как мне купить тебя? Ты ведь из-за старика держишься, не думай, что я не понимаю, иначе бы давно его убрал. Так вот, ты меня устраиваешь, и я хочу знать твою цену. Что ты хочешь в обмен на свою работу на меня? Я готов платить и предоставить тебе определенную свободу, но мне нужны гарантии. Ты понимаешь, о чем я?

Гарантии? Я отрываюсь от работы и честно сознаюсь.

- Нет.