На краю государевой земли

Закаты солнца на степной реке всегда волнуют, как только краски разольются по небосводу, когда над кручью берега скользнёт последний луч. Затем придёт прохлада в тёплый круг казачьего костра, а вверх потянет дым, потом он стелется и по низу ползёт куда-то. И томно на реке становится, и тихо, и плакать хочется, и петь...

За вечером и ночь приходит быстро в степь. Вот только что струился свет, казалось, вечен он. Но нет, уже темно, и хоть глаза коли.

Вот в эту пору, сидя у костра, и вечеряют казаки. А с берега летят ночные мотыльки, и на огонь, на свет, к нему, что тянет. Не ведают они, что он ещё и жжёт и смерть несёт в себе.

Вон там, вдали, блеснул всполох. Беззвучно озаряется вся степь. И жуть как будто опустилась вслед за тем на всю округу... И ждёшь чего-то странного. Ночная степь гудит порой, когда молчать, по-видимому, ей невмоготу уже. А утром? Утром снова ей первый луч, и всё кругом становится открытым и просится назойливо в глаза, как нагота у древних дев, привычная для всех: их щит, и дар, их сила, и несчастье.

Ночь. Темно и тихо над рекой. В дозоры казаки разошлись парами. Кондрашка Разиня, придя в дозор к протоке, зевнул, пробормотал: «Сперва я, а потом ты», — уткнулся головой в тёплый песок и сразу захрапел. А его напарник, Ванька Москвитин, уселся сторожем и поначалу стал было ко всему прислушиваться. Но вскоре он заклевал носом, борясь привычно с дремотой. Да вот силёнки было явно мало у него, против неё... А время-то в дозоре тянется и тянется, до ужаса как медленно... Он тряхнул головой, когда неподалёку капризно заскрипел о чём-то козодой. Он пропустил мимо ушей его знакомый крик... Но вдруг он встрепенулся!.. Там, за протокой, как будто кто-то проскакал на коне: шёл ощупью, и глухо отдалась на это темнота. И сразу же вспорхнули с шумом потревоженные какие-то ночные пташки. И уже звонко, пронзительно и зло, прокричал всё тот же козодой.

Ванька толкнул в бок Разиню, и тот, спросонья, что-то забурчал. Но он прихлопнул ему ладошкой рот и зашипел на ухо: «Тихо, тихо... Там кто-то есть»... Разиня пожевал губами, закрыл рот, оттолкнул его руку. Раздвинув пошире кусты, он высунул голову наружу из их засады и прислушался.

Вот где-то тут, совсем рядом, закачался и слабо зашумел под ветром тальничок... Затем раздался громкий всплеск какой-то крупной рыбы... Издали, приглушённый расстоянием, донёсся протяжный волчий вой...

И снова на том берегу простучали копыта коней, но теперь ночные всадники ехали шагом.

Разиня всё понял и убежал к стану. Обратно он вернулся с Пущиным и десятниками.

— Тихо, — велел всем Федька и прислушался, наклонив одно ухо к воде.

Все замерли, затаили дыхание, стали слушать... Но кругом было тихо: ни шороха, ни всплеска...

Казакам быстро надоела эта затайка, и они зашевелились. Федька тоже бросил это занятие и заворчал на дозорных: «Лунатить надо меньше!»

Но тут вновь из-за протоки донёсся всё тот же стук копыт коней, похожий на то, когда едут, спешат куда-то всадники, и немалой массой... «Тук-тук-тук!» — глухо и далеко по ночной поре разнёсся стук копыт. И снова всадники ушли куда-то в степь.

Вот теперь-то Федька засуетился, велел Разине бежать к становищу, будить казаков и тащить их сюда с самопалами. Когда тот вернулся, он расставил казаков вдоль берега протоки, велел снарядить самопалы и ждать его сигнала. Он был уверен, что любопытные ночные гости непременно появятся вновь, и приказал, стреляя, взять чуть выше береговой кручи. Он решил сразу проучить степняков, чтобы больше не смели и близко подходить к его стану.

Ждать пришлось недолго. Ночные гости явились теперь немалым числом, так что уже не надо было даже прислушиваться, чтобы разобрать шум и стук копыт на том берегу. И когда Федька рявкнул: «Пали!» — казаки ударили разом из десятка самопалов. Ночной пустынный берег острова прорезали огненные молнии, и воздух над протокой раскололся от грохота. Здесь будто громыхнуло грозой безоблачное ночное небо, раскатисто, усиленное зеркальной гладью реки... На той же стороне протоки ночная тишина всколыхнулась диким ржанием коней и гулким топотом копыт... Быстро, быстро уходили прочь отсюда массой какие-то конники...

Когда всё улеглось, Федька сменил караульных и ушёл с казаками к становищу. Больше в эту ночь вблизи их острова никто не появлялся. А утром, сплавав за протоку, они обнаружили там труп кобылы и множество следов от копыт табуна одичавших лошадей, которых, видимо, гоняла по степи стая волков.

Тайтан, мельком глянув на следы табуна, прищурился, и в глазах у него блеснули искорки смеха: «Кхе-кхе... Однако, воевода-а!»

Федька сжал зубы: мундусец уже достал его этим — «воевода-а!»...

Об этом ночном происшествии все быстро забыли и больше не вспоминали, кроме Федьки.