На краю государевой земли

Тайтан снова закричал по-телеутски переговорщикам, как приказал ему Федька. И те, было заметно, поняли его.

— Растолкуй: негоже, мол, обстреливать томских людей, — велел Федька толмачу. — Почему хлеб-соль государя забыли! И зови сюда, на дощаники!

Тайтан закричал что-то по-телеутски незнакомцам. С берега прокричали своё.

— Они говорят, что у вас-де есть лодки, а у нас нет, и зовут к себе! — перевёл Тайтан ответ переговорщиков.

Казаки на дощаниках притихли, вслушиваясь в эту перекличку толмача не то с калмыками, не то с телеутами. У всех у них под рукой были самопалы, а вновь снаряженные пищали глядели жерлами на берег.

— Почему государевы люди хотят воевать телесцев, наших людей! — опять донеслось с берега по-калмыцки.

«Задираются, в драку лезут, — тихо забормотал Федька себе под нос. — Если дойдёт до того — туго же им придётся!»

Тайтан закричал ещё что-то переговорщикам по-телеутски. Те в ответ что-то показали ему жестами и пошли обратно к своим лошадям. Вскочив на них, они присоединились к остальным всадникам, и вся ватага неспешно, шагом двинулась вдоль кромки соснового бора и вскоре скрылась из виду.

Два дня дощаники простояли здесь на якорях, не подходя к берегу. Федька несколько раз собирал «круг». И за это время много что было сказано.

На третий день ранним утром Федька, проснувшись, вылез из спального мешка и уселся на корме дощаника. На реке было холодно. И он, нахохлившись, обвёл тоскливым взглядом густой высокий кустарник и заросли пожелтевшей черёмухи, скрывавшей от глаз берег. По воде стелился, полз клочковатый туман. Сквозь него прорывались лучи скупого осеннего солнца. Казаки валялись на дощаниках, отогревались после холодной ночи. Кто-то из них уже зашевелился, встал, что-то полощет за бортом. Но остальные пока лежат и судачат.

— Если он проявил себя, то жди большого всполоха.

— Да, степняк горяч сперва-то, по запалу, когда в наскок идёт.

— Да наскоком-то и бабу не зарядишь... А куда ему до казаков!

— Надо идти дальше?.. Колмак ружей боится!

— Ну и что?..

Федька продрог за ночь, и от этого его голова ничего не соображала. Его тянуло выпить, согреться, почувствовать, как ходит в жилах кровь. Но пить было нечего. Всё, что они взяли с собой, уже давно было выпито. Сейчас же ему надо было на что-то решиться. За поход, поставит он или нет острог, отвечать ему, и за людей, если потеряет, тоже ему держать ответ перед воеводой. А тот непременно отпишет в Москву, свалит всё на него... У Абака тысяча человек, а к ним ещё чёрные калмыки. Поставить острог не дадут: пожгут и всех побьют...

Рядом с ним уселся Андрюшка. Он уныло повесил нос, на усах и бороде у него заблестела роса.

— Однако, воевода-а, идти надо, дальше надо, — послышался из кучно валяющихся на палубе казаков булькающий голос Тайтана. Заложив за щёку щепотку «колмацкого шара», он, причмокивая, сосал его, изредка покашливал: «Кхе-кхе..!»

«Куда он толкает? — мелькнуло у Федьки в голове. — Не иначе сызменничать надумал!.. Айдар-то в их языке не силён! А этот же свой, их, мундусец!.. И что им там наболтал?»

В остроге Федька не замечал, чтобы мундусец баловался табаком. А тут откуда-то у него появился этот «шар»... «Припрятал, вонючка!»...

Заметил Федька, что и казаки тоже, втихую, против государева указа, жуют табак, а то, глядишь, иной раз ветерок подносит знакомый запах... «Смолят!»... А от кого несёт, тут-то, на реке, — неведомо. Не с берега же...

— Заткнись! — прикрикнул он на мундусца. — Всё — поворачиваем! Идём домой! Протяните разок невод по плёсу, и уходим!.. Домо-ой!

Он поднялся на ноги: посыпались его команды казакам и кашеварам. Он снова стал воеводить. Приняв какое-либо решение, он обычно уже не оглядывался ни на что.

Казаки повеселели, зашевелились.

После полудня дощаники снялись с якорей и ходко, под парусом, с попутным ветерком, побежали вниз по реке.

На ночь они стали на якорях вдали от берега. Посреди ночи Федька проснулся и тихонько толкнул в бок Андрюшку, приложил к губам палец: «Тс-с!»... Показав ему, мол, давай за мной, он пробрался среди вповалку спавших казаков до мундусца. Зажав ему рукой рот, он легко поднял его, маленького и сухонького, и поволок к борту, кивнув головой Андрюшке, чтобы подхватил того за ноги, которыми тот, сопротивляясь, цеплялся за палубу и за казаков... Он подтащил к борту толмача, слегка стукнул его кулаком по голове, чтобы он ненароком не вякнул, и столкнул его в воду.

Раздался негромкий всплеск, течение подхватило толмача, понесло вдоль борта дощаника, и он исчез в темноте.

«Выплывет ли?»...

Ночь была холодная, до берега было далеко, к тому же здесь повсюду крутила водовороты в глубоких бочагах могучая сибирская река.

Утром Федька отправил Андрюшку с двумя казаками, и Костьку, который разболелся, в челноке скорым ходом до Томска с вестью, что они идут назад. Он был уверен, что Андрюшка не сболтнёт там ничего лишнего воеводе. Сам же, для отвода глаз, он полдня искал с казаками мундусца по берегам.

* * *