На краю государевой земли

Федька обозлился было поначалу, но потом махнул на него рукой, зная, что тот всё равно никуда не денется, и пошёл вверх двумя дощаниками. А дощаник Исайки пересёк реку, двинулся вдоль противоположного берега. Но там он угодил в матёрую воду, стремнину, прижавшую его к другому берегу, и стал всё больше и больше отставать от них.

Дело близилось к вечеру, по реке потянуло сильным попутным ветром. И суда побежали вверх по реке без вёсел, под одними парусами. А за ними, за кормой, из-за горизонта стала выползать сплошная синева, закрывая полнеба. Надвигалась гроза, ветер крепчал, суда шли ходко. И Федька не спешил приставать к берегу, всё гнал и гнал вверх по реке и радовался, что ударил попутный «сиверок». Наконец, не выдержал и он этого бега наперегонки с грозой и приказал чалить к берегу.

Но не успели они пристать к берегу, как шквальный порыв ветра, да ещё с дождём, приподнял их дощаники и чуть не выбросил на берег какого-то острова, покрытого лишь одним низкорослым тальником.

Казаки посыпались с дощаников и забегали, перетаскивая самое ценное на берег. А ветер валил их с ног и ходил ходуном по острову, пригибал до самой земли тальник, рвал из рук казаков палатки. И они, обессилив в борьбе с ним, кое-как накинули парусину поверх кустов и залезли под неё: мокрые, дрожа и проклиная непогоду и Пущина...

— Ты же видел — гроза идёт!.. А всё гнал и гнал! — неслось со всех сторон на Федьку.

А он лишь огрызался...

Ночь они провели скверно под холодными и сырыми палатками. Утром они обнаружили к тому же, что подмочили муку, сухари и иные припасы. И на Федьку стал роптать даже десятник Андрюшка, покладистый и спокойный малый: «Надо бы постоять, просушиться!»

Третий их дощаник где-то затерялся в грозу. И Федька ругался на казаков, поносил и Исайку... А тут ещё сунулся к нему под горячую руку с этой пустяковиной Андрюшка. И он зло оборвал его: «Ну да — стоять ещё будем! На палубе просуши! Не мне тебя учить!»

— Просуши, просуши, — заворчал десятник, отходя от него.

Казаки расселись было на бортах дощаников, отогреваясь на солнце после ненастной ночи.

Но Федька закричал на них: «Вперёд, вперёд! Нечего сидеть...!»

Суда отчалили от острова. Мозолистые руки налегли на вёсла, запели свою песню уключины. Лёгкий «сиверок» хлопнул парусом, развернул его и запутался в нём. Затрещала, заныла мачта, дощаник накренился, запахал носом волны, тяжело пошёл против течения. А ветер стал опять бросать в лицо казакам брызги, и они разлетались искрами под солнцем в это ясное, хотя и прохладное, утро, бодрили казаков, довольных, что осталась позади вчерашняя гроза, ненастье злое.

Они прошли какой-то очередной остров. Тут река заузилась, и они, наконец-то, увидели третий дощаник. Он выскочил невдалеке из-за острова и тоже шёл под парусом, спешил вперёд, а казаки на нём во все глаза высматривали на реке своих... Увидели!.. Призывно замахали шапками... И вскрики!.. Прерывисто!.. Вот что-то непонятное вдруг покатилось над рекой... А с Путинского дощаника в ответ им прозвучало тоже эхо, и в нём восторг, что, мол, нашлись и те, которые ушли из каравана самовольно, за что наказаны ночной грозой и одиночеством.

У Федьки отлегло от сердца: весь отряд опять был в сборе... Но — ох! — и задаст же он трёпку Исайке за эту наглость... Как смеет он! Ведь Татев поставил его, указом из Москвы, воеводить в этом походе!.. А этот, охламон, решил, что раз Федька ему дружок, то уже и вольничать может!.. «Дудки! Я покажу тебе — кто здесь ведёт поход!»...

— А ну зови сюда Исайку! Живо! — приказал он Ивашке Юрьеву, который нёс службу своим горлом: когда нужно было докричаться до кого-нибудь на дощаниках.

Ивашка набрал полную грудь воздуха и завыл: «Ого-го-оо!»

Над широкой рекой понеслось что-то нечленораздельное, как будто вздохнули разом старушонки, переохиваясь: «Ох, ох... Ох!»... Вот-де она, жизнь-то: тяжёлая, грешная, не по ним она уже...

Оттуда же, с обоих дощаников, разноголосно откликнулись свои крикуны: «Эге-е-хе-хе-е!»

— Слу-уша-ай! — заголосил Ивашка, приставив ладони ко рту. — Слуша-ай воеводу-у! Давай сюда-а!.. Совет держа-ать!

На дощаниках завозились, подтянули ближе к бортам челноки. В них уселись казаки, и челноки один за другим подошли к дощанику Пущина. Десятники вскарабкались на борт. Федька уселся с ними у мачты. Вокруг них собрались казаки и стрельцы, ожидая разговора.

— Ты, Бык, брось вольничать! — сразу жёстко заявил Федька Исайке. — Я поставлен верховодить! И не позволю ломать поход!

— А почто ты верховодишь сам собой?! — подняли на него голос казаки. — Давай «круг»!

— Я дам вам — «круг»! За поход я отвечаю! И молчите, делайте что велю!..