На краю государевой земли

Минуло ещё десять дней всё такого же хода на вёслах вверх по реке, с ночёвками на островах. Кругом по берегам всё так же шли безлюдные места: ни юрты, ни дыма от костра, и не услышать стук копыт по берегам. И только порой появится вдруг беркут в вышине, начнёт парить над степью, над рекой, высматривая что-то, затем уходит не спеша куда-то... А вон там, глянь, на берег вышли на водопой олени. Увидев на реке людей, они испуганно шарахнулись назад в кусты. А поздним тёплым вечерком, откуда ни возьмись, на берегу вдруг появились зайцы... Вот снялась стайка уток с очередной протоки, и, вспенивая воду за собой, они пошли на взлёт, поднялись и строем унеслись куда-то от реки.

За эти дни появлялись и оставались позади одна за другой речки, впадавшие в Обь: все они были маленькие, пересыхающие в знойную пору.

Но вот пойма реки стала шире, везде пошли протоки, все протоки и старицы, предвестники большой реки... И, наконец-то, она — Чумыш! «Светлая вода»... Неширок Чумыш, не шире Томи, не полноводнее, но глубже, а уж как он меандрит, извивается, ну точь-в-точь как змея... Тут, в устье Чумыша, чуть выше по Оби, в сотне саженей, они присмотрели остров: на нём и заночевали.

Это был последний день августа, день Куприяна. Ночи стали уже холодными. Зажелтел лист, вот-вот начнёт облетать, и оголится лес.

На следующий день дощаники двинулись всё так же вверх по реке на вёслах. Вёрст через десять резко влево ушёл узкий рукав. Они же пошли вправо. Вскоре дно обмелело, и течение совсем замедлилось. Они обогнули круглый остров, и за ним открылся вид на широкие безлесные сухие лога. Они тянулись далеко по берегу, насколько хватал взгляд... Так прошли они ещё два дня вверх по реке. На очередную ночёвку встали на большом острове. На нём посередине оказалось озерко. Там было полно уток, да всё молодняк, уже встал на крыло... Пугнёшь, поднимутся, чуть-чуть пройдут и снова хлоп на воду.

— Не-е! Только из лука! Самопалы не трогать! — приказал Федька. — Распугаете всё тут!

Казаки ушли на озерко. Кое-кто ушёл посмотреть, что же там дальше-то, вдоль узкой протоки, густо заросшей кустами. Вскоре все вернулись и принесли до полусотни крякушек.

Утром следующего дня они снялись с острова и пошли дальше. Хотя и слабо пригревало утреннее солнышко, но на палубе стало тепло, и Федька задремал под равномерное поскрипывание уключин и слабое журчание набегавшей под днище дощаника воды... И вдруг он почувствовал будто что-то ударило ему в плечо, да так сильно, точно укусила оса сквозь толстый кафтан... Он вздрогнул, мгновенно проснулся от вскрика гребцов и ошалело повёл мутными глазами по сторонам, не понимая из-за чего переполох, и тут же схватился рукой за плечо... Из его кафтана торчала стрела. Ещё две стрелы торчали рядом из палубы дощаника. А в воздухе слышался знакомый посвист стрел кочевников. Они, цокая, вонзались в борта дощаника. Иные, при недолётах, падали в воду... Казаки бросили вёсла, прикрылись кожаными щитами от стрел, летевших из прибрежного тальника... Федька вскочил на ноги и, выдирая из кафтана стрелу, закричал пушкарям, уже возившимся с пищалями на корме и на носу: «Пали! Пали!»...

По береговому тальнику ударили картечью. Над рекой взметнулся дым, а вместе с ним пищали выплюнули огонь. Весь тальник посекло свинцом. По нему пошли волны: кто-то стремительно убегал оттуда... А вслед им с кормы ударила ещё одна пищаль, затем раздался третий выстрел...

На втором дощанике поднялась тревога, там заработали вёсла, и он заспешил на помощь своим. Третий дощаник отвернул от противоположного берега и, пересекая стремнину, тоже двинулся к ним. Вскоре дощаники собрались вместе и бросили якоря. Переговорив «кругом», Федька дал команду идти дальше вверх по реке, но внимательно оглядывать берега, чтобы их больше не застали врасплох. Забыли, забыли они за время спокойного плавания об опасности... Через пару вёрст река пошла крутой излучиной, и показался длиннющий плёс. Он тянулся на целую версту. На исходе плёса, где река вновь начала изгибаться, вдали от берега, подле соснового бора, они заметили большую группу всадников. Их было человек двадцать. Они стояли и наблюдали за рекой, за ними, за дощаниками.

Когда дощаники поравнялись с ними, Федька распорядился бросить якоря, не подходя близко к берегу.

— А ну спроси, кто такие! Да зови сюда, потолковать надо! — велел он Тайтану.

Тайтан что-то прокричал по-телеутски всадникам.

Те зашевелились, трое из них спешились и подошли ближе к берегу. Они, тоже остерегаясь, остановились на некотором расстоянии от воды и что-то крикнули толмачу по-калмыцки.

— Почему языком чёрных колмаков говоришь?! — рассердился Тайтан, поняв, что те хитрят.

— Скажи, я-де вас знаю! — приказал Федька толмачу. — Придумай что-нибудь! Вон, мол, рожи-то знакомые. Вы-де Изелбей с Илчедеем, да с вами Курамак...

Федька помнил наказ воеводы: если столкнётся с калмыками, то задора бы с ними не чинил, а телеутов попрекал бы шертью государю. И сейчас ему нужно было исхитриться, чтобы эти всадники выдали себя, проговорились бы кто они такие на самом деле.