На краю государевой земли

— Как так?! — встрепенулся Федька; это известие легонько кольнуло его в сердце; всё-таки Матрёнка была не совсем безразлична ему и от двух лет жизни с ней просто так не отмахнёшься... И вот, оказывается, её теперь нет. Только что была, молодая, сильная, здоровая баба... И он крепко прижал к себе Гриньку, которого два года нянчила Матрёнка, и тот привязался к ней.

— Чокнутый угробил её! — отрывисто бросил Иван и рассказал, как всё было.

Он тоже недолюбливал бывшую приводную жену сына, но ничего не говорил ему, не то что Дарья. Да и вообще не одобрял он ту жизнь, какую вёл Федька. И всё из-за баб. Хотя их тут было не много, но Федькины похождения были известны всем. И его за это казаки уже побили как-то, здорово. Но он, шальной, с ним ли справиться, этим ли унимать, всё за то же...

— Ну и что воевода?! — дёрнул Федька большим кадыком, сглотнув мокрый комок, когда отец рассказал, что увидели люди в баньке.

— Велел бить Карпушку кнутом! — проворчал Гришка. — В Тобольск его увезли, к монахам...

Дарья подсела к Федьке на лавку и, виновато, не поднимая глаз, налила ему и себе бражки.

Иван покачал головой: «Ну-у, мать!» — налил бражки себе и Гришке.

Они выпили за упокой души рабы божий Матрёнки...

Пожевав пирог с брусникой, Федька успокоился, рассказал, что только что встретил Тухачевского, и тот всё же собирается в «мугальскую» землю.

— Яков-то дойдёт! И я пошёл бы тоже, в его-то годы! — загорелись глаза у Ивана. — Ванька Петлин дошёл до Китайского царства! А Яков-то дальше уйдёт! Такой мужик! Грамотен, зело грамотен! Вон, Ермошку заткнёт за пояс! А ведь тот-то дьяк!

Лицо у Федьки перекосила гримаса зависти.

«Ишь как задело-то! — подумал Иван. — Это хорошо. Надо его иногда и холодной водицей окатить, чтобы остыл, не горячился сам, не палил других»...

— Вот ты опя-атъ! — протянул Федька, когда отец снова начал говорить всё о том же: что бы он делал в молодые годы, куда бы пошёл, да на что бы решился. — Да никуда бы ты не пошёл! Пошёл бы туда — куда послал бы воевода!

Глава 13. Посольство к Алтын-хану

По статейному списку Карякина, поданному им 11 ноября 1632 года в Сибирском приказе, и шертованию Сулумкичи, в Москве приняли решение. И 10 апреля 1633 года вышел указ государя об отправлении к Алтын-хану послом Якова Тухачевского и с ним подьячего Дружинки Огаркова. Указ и соответствующая ему грамота, о приведения к шерти Алтын-хана, были отправлены из Москвы в Томск. Но туда они пришли только в конце октября. С шертной грамотой пришло и государево жалование хану, которого великий князь Михаил Фёдорович милостиво принимал под свою высокую руку.

И князь Никита, вызвав к себе Тухачевского и Огаркова, объявил им государеву волю.

— Опальный будет ведать мной? — пренебрежительно глянул Дружинка на Тухачевского, на этого, ладно скроенного боярского сына, и ухмыльнулся.

У него, у Дружинки, было костлявое лицо и выпуклый обтянутый сухой кожей лоб. И когда он улыбался, то словно кому-то одалживал что-то. Ухмыльнулся — отдай полушку...

— Никита Иванович, то негоже! — запротестовал он, и реденькая бородёнка у него затряслась, казалось, тоже недовольная этим. Он ощерился, обнажив мелкие некрасивые зубы, и ехидно хихикнул прямо в лицо Якову: «Хи-хи! Ты грамоте-то обучен?»

Яков вздёрнул голову, прищурился, посмотрел на него, но смолчал.

«Вот хорёк!» — мелькнуло у него; так он окрестил уже подьячего.

— Пойдёшь по государеву указу! — хмуро сказал князь Никита. — Для того и прислан с Тобольску!.. А компанию подбирать тебе никто не будет! Ишь ты каков!

У князя Никиты Егупова-Черкасского, мужика крутого и своевольного, этот подьячий уже сидел в печёнках. Тот достал его сразу же. Ещё князь Никита только-только ступил на песчаный берег у Томска, своего удельного воеводства, как к нему тут же прилип этот подьячий, стал тыкать ему в лицо прошлыми государевыми грамотами: против них-де князь Иван Татев всё делал, не по государевым указам...

— Я тут государь! — отрезал тогда князь Никита. — Над тобой государь! И тебе бы молчать!

Но подьячий, ох подьячий...

И князь Никита не выдержал как-то, схватил его за бородёнку и дёрнул: чуть не выдрал клок, отпихнул его от себя, брезгливо вытер о кафтан руки и велел казакам отвести его в тюрьму.

— Будешь ещё лезть куда не следует, отпишу в Сибирский приказ, что ты покрал у князя Ивана из казны деньги! — пригрозил он ему. — До конца своих дней тут подьячитъ будешь!

Дружинка присмирел, больше не донимал его, но стал наскакивать на боярских детей, спускал свою желчь на них.

— Какое тебе дело — опальный я или нет! Вот дам по роже — вмиг станешь сам опальным! — равнодушно проговорил Яков, не принимая всерьёз этого «хорька». — Батогами тебя не били? А надо бы, чтобы мятым стал!

— Ладно, иди отсюда! — велел князь Никита подьячему. — А ты задержись, — попросил он Якова.

Огарков ушёл.

Князь же Никита стал, наедине, подробно объяснять Якову всё, что касалось посольства.