На краю государевой земли

Федька обиделся. У него живот прилип уже к позвоночнику, он всегда был худощавым. А тут казаки обвиняют его в том, что все вроде бы голодают, а он жирует.

— Давай, вставайте!

— Отстань, порченый! — пробурчал кто-то из них, но робко, с дрожью в голосе.

— Что, что?! Это ты, Ясырка! — зашипел Федька, заметив кашевара среди казаков, и пошёл на него.

Но казаки, вскочив с брёвен, остановили его, загородили кашевара плотной стеной. Такое сопротивление казаков Федька встретил впервые: значит, стал стареть, если уже не слушается мелкота. И пока он прорывался через их кольцо, да ещё здорово саданул по морде Щербака, Ясырка уже бежал от стены, бежал, прихрамывая, к жилому амбару, в котором хранилась всякая рухлядь с государевой казной. Федька побежал было за ним, но отчего-то было тяжело, еле переставлял ноги. Он чувствовал, что начинается цинга, она достала и его, вот так, к концу зимы. И пока он бежал, злость куда-то улетучилась, вышла слабостью в ногах, а, может быть, ушла в землю... Земля здесь странная: мало воюют ламуты. Может быть от холодов, а может быть от земли идёт какой-то дух особенный.

И он остановился, проводил взглядом Ясырку и заковылял на ослабевших ногах назад, к стоявшим толпой казакам. Он не видел ничего, кроме тёмного опалённого весенним солнцем лица Щербака...

Он подошёл к Андрюшке, схватил его за грудки, притянул к себе, хотел было ударить, для порядка, чтобы восстановить свою власть, но что-то остановило его. Это было прошлое: вот уже десяток лет как он сам мается здесь, вовлёк в эту участь и вот этого простого томского казака. И он отпустил его, шагнул в сторону от казаков.

Постояв здесь ещё немного, он буркнул: «Пришлю ещё!» — и ушёл отсюда. Через некоторое время он послал к ним на подмогу ещё казаков.

Полностью стены казаки так и не поставили, но срубили новую аманатскую избу и туда отселили часть аманатов из старой избы.

* * *

С утра Федька маялся в приказной. Всё получалось у него как-то бестолково, даже он сам чувствовал это. Дел у него не было никаких, но и уходить из приказной не хотелось.

Пришёл Гринька с казаками.

— Батя, у казаков подле изб торчат тунгусы! Поналезли в острог!

— Как это?!

— Стена-то дырявая!

— А ну пошли! — заторопился Федька. Нахлобучив на голову малахай, он первым выскочил во двор.

Казаки, что пришли вместе с Гринькой, двинулись вслед за ними.

У избы, где жили казаки Козицына, собрались уже все служилые острога. Среди них торчали приметные фигурки ламутов. Все что-то кричали, объяснялись между собой без толмача.

Когда Федька подошёл к ним, казаки заговорили наперебой, что-то пытаясь рассказать ему...

— Погоди, погоди! — остановил он их. — По очереди! Говори ты! — ткнул он пальцем в Щербака.

И Андрюшка рассказал, что вот эти ламуты пришли и угрожают: побить-де собираются их, служилых. А кто — неведомо, они ли, или кто-то из тех, кто послал их.

— Вон, под острогом стоят! — показал он за стены. — Вон, вон, глянь: припёрлись из шендухи!

Там, вдали, с полверсты, на фоне белой заснеженной равнине темнели какие-то люди, явившиеся большим числом из тундры.

— Ладно, — сказал Федька и распорядился, показав на ламутов. — Этих — под замок! А ты, Евдоким, — велел он Козицыну, — возьми своих казаков, да сходи вон к тем! — махнул он рукой за стены острога. — Отлови языков!

— Давай, давай, служба! — нахмурился он, видя, что казаки не двигаются с места.

Козицын ушёл со своими людьми из острога. А Федька поднялся на башню и стал смотреть, что же там такое, кто же это ещё припёрся под острог-то...

А там, когда Евдоким с казаками приблизились к той массе, произошло какое-то движение... Затем вся эта масса стала словно растекаться: во все стороны побежали тёмные фигурки, шустро, как букашки по белой заснеженной равнине. А за ними пустились казаки... Вот они схватили одного, другого... Там и сям завязалась драка, вот кто-то уже упал, затем другой...

И он понял, что там не обошлось без крови... А вот Евдоким и казаки возвращаются назад, волокут за собой нарты, а на них лежит кто-то, не то раненые, не то убитые. Вели они и несколько пленников, повязанных верёвками.

— Ох, бог ты мой! — вырвалось у Федьки, когда Евдоким, зайдя в острог, остановился подле него, и он увидел, что на нартах лежит убитый Ясырка, а на других ещё один казак, из сотни Евдокима, такой веснушчатый, ещё молодой, торчит кадык на горле у него, уже побелевший.

— Не мог без этого! — упрекнул он пятидесятника.

В ответ тот развёл руками: мол, говорить-то просто...

Федька, обозлённый, почему-то именно из-за вот этого молодого веснушчатого казака, даже не стал допрашивать пленных. Он велел тут же двоих из них повесить на башне, на виду у всех тунгусов, тех, за острогом, опять собравшихся в кучу.

Затем он отобрал из аманатов двоих родичей Зелемея и велел тоже повесить на стене острога, для устрашения тех, что сновали на равнине. Растолковав через толмача одному из аманатов, что тоже будет и с другими аманатами, если те, на равнине, вздумают приступать к острогу, он отпустил его с этой вестью к тунгусам.