На краю государевой земли

Шептуха подошла к нему, поводила ладонью над его головой. Заметив, как быстро и растерянно забегали у него из стороны в сторону глаза, она уверенно объявила: «Перехид у него, матушка!»

— Ой ты господи! — всплеснула руками Дарья, испугавшись чего-то.

Перехида она страшилась с детства, с того времени, как болел корчами и умер её младший братишка. И она боялась до ужаса этого слова, не зная и до сей поры, что это такое. Но то было что-то страшное, тёмное, своими глазами насмотрелась.

— Ты что сомлела-то? — воззрилась Фёкла на неё. — Вот намедни к Мезене кликали. Так там же была угрюмая скулка, а это тебе не перехид...

Она порылась в суме, достала из неё суровую чёрную нитку, распустила её и снова подошла к Федьке.

— Ты, милок, лежи и молчи. А мы с твоей маткой будем ладить тебя.

Что-то бормоча себе под нос, она намотала нитку на палец, кольцо в кольцо, отгрызла зубами у неё кончик и снова распустила.

— Ну, давай, что ли, Даша?

Дарья кивнула головой, придвинулась ближе к постели.

Шептуха смерила ниткой рост Федьки, с головы до пят, завязала на нитке узелок и подтолкнула в бок Дарью, которая зазевалась, наблюдая за ней.

— Ты что — забыла, чё я тебе сказывала-то!

— Ах, да!.. Что делаешь?

— Испух-переполох сымаю, — проскрипела Фёкла, смерила теперь по плечам Федьку и завязала другой узелок.

— Что делаешь? — снова спросила Дарья её.

— Испух-переполох сымаю...

Дарья подозрительно глянула на шептуху.

— Да ты же говорила, перехид, а лекаришь переполох!

— А что перехид, аль переполох, всё едино... С испугу у твоего!

Дарья прикусила язык, не зная, то ли верить Фёкле, то ли нет.

Мужики-то сказывают, что она в бражку воды подливает. Такая и обмануть может...

Шептуха смерила Федьке голову, руки и ноги, каждый раз завязывала на нитке узелки, а Дарья спрашивала её одно и то же.

А Федька лежал в сладкой полудрёме и глядел на Машу и Варьку. Те стояли тут же, рядом. Варька как открыла рот, уставившись на эту непонятную возню взрослых, так и замерла.

Притихли и Пущин с Васяткой. Иван, для строгости, хмурил лоб, как было положено хозяину. А Васятка сосредоточенно строгал подле печки ножом какую-то палку.

Фёкла промерила всего Федьку, отступила от кровати, и в полутёмной избе зашелестел её громкий шёпот:

— Выходи, переполох, с головы, с костей, с мозгу, с русых волос, с белого лица, с твоего сердца! Я заклинаю тебя на очеретах и на болотах, на густых лесах, где люди не ходят и человечий глаз не заходит!..

В избе, при последних словах шептухи, стало жутко.

И Васятке показалось, что кто-то на самом деле с лёгким шорохом покинул её, ушёл куда-то, в неизвестность. И он прислушался, занеся руку с ножом над уже готовым, маленьким осиновым колышком.

Фёкла подняла руки и, пугая кого-то, трижды взмахнула длинными костлявыми пальцами над Федькиной головой: и тот сразу же провалился в знакомый серебристо-белый туман...

Постояв с минуту в полной тишине, Фёкла скрутила нитку с узелками, подошла к двери и засунула её в маленькую дырочку в глухом дверном косяке. Ту просверлил Пущин на высоте роста Федьки, которого перед тем измерили, приставив к этому косяку. Фёкла взглядом показала Васятке на эту дырочку. И тот скоренько, раз, раз..., забил туда колышек. Затем он отломил у него кончик, торчавший из косяка, и бросил его в печку... На двери, на высоте роста Федьки, от колышка осталось едва заметное пятнышко.

— Как сей рост он перерастёт, так из него переполох уйдёт, — заговаривая колышек, пробормотала шептуха и, для верности, три раза плюнула на него.

Она отступила от двери, подошла к Дарье:

— Ну, вот и всё, милая!

В избе все сразу оживились. Варька закрыла рот, поковыряла пальцем в носу, размышляя о чём-то, затем быстренько вскарабкалась на печку. Оттуда, сверху, из-за чувала, высунулась её мордочка, совсем как у белки из дупла, с любопытством взирая на странности, происходящие в их избе.

— Ты когда зайдёшь за ячменём-то? — спросила Дарья шептуху.

— Да хоть сейчас! — заторопилась та и мигом подхватила суму, стоявшую подле кровати. — Вот я уже и приготовила!

Да-а, видно, ремесло кормит шептуху не сытно. Боится она упустить каждый приработок. А вдруг завтра придёшь, и не отдадут, коли выздоровеет?

— Осьмину, осьмину ты мне должна! — напомнила она Сотниковой жене.

«Та живёт за мужем. Вон каков он в острожке-то! Воевода первым здоровается! Пошто бы?..»

— Маша, сходи, насыпь Фёкле... А ты посиди, посиди! — сказала она шептухе, когда та побежала было за остячкой.

Как там было дело и что было причиной, шептуха ли, природа ли, но Федька перестал лунатить по ночам. Прекратил свои бредни и кот. Как и куда он исчез, никто не знал, не знает и до сей поры. В острожке по ночам опять стало тихо. Да так, что теперь от этого не стали спать и бабы и мужики, ожидая, когда же он начнёт снова. С ним — ужас, без него ещё пущий. А вдруг удумал что, вражья сила, выжидает... Прошла неделя, за ней другая... Месяц, два, вроде бы тихо...

Тут и время подошло для полей и огородов.

Глава 3. Набег