На краю государевой земли

Он вышел из избы и пошёл к баньке, где бил и валял катанки на всё своё семейство. Своей вальни у него не было, и вот он выкроил время для этого дела на заимке у брата. Она отстояла недалеко от его деревеньки, всего на восемь вёрст дальше от города. В баньке было тепло. Он разделся догола по пояс и принялся за дело. Но после бессонной ночи работа шла вяло, конца её не было видно, и он мучился с этими валенками...

Васька вышел вслед за Иваном из избы, взял топор и стал ошкуривать лесины, которые завёз вместе с Иваном сюда, на заимку. Он собирался пристроить рядом с избой навес, а то, если хватит силы, поставить и конюшню.

Время шло, он тщательно тесал лесины, с удовольствием занимался хозяйственной работой, соскучившись по ней в походах и воеводских посылках. Затем он стал возиться с навесом: укрепил стропила, покрыл их соломой и всё придавил тяжёлыми слегами, чтобы не разнесло ветром. Тот уже потянул с севера, студёный, низовой. Глядишь, вот-вот ударит залпом снег и закрутит зима...

Работая, он заметил краем глаза какое-то движение на другом конце луга, там, где тянулся кустарник по берегу Большой Киргизки. Он разогнулся и посмотрел туда.

«Кто-то едет!.. Кто бы!?» — насторожился он, приглядываясь к конным.

Ехали трое, незнакомые. Ещё было заметно, что это не то киргизы, не то калмыки: по шапкам-то, да и сидят не по-казацки... «И лошади пегие»...

Он забеспокоился, глянул на баньку, где мирно, ни о чём не ведая, стучал колотушкой Иван, отбивал шерсть на катанки.

«Позвать бы надо!.. Зверовщики, с ухожий?.. Не может быть — рано ещё!»

Его заимка лежала в полутора десятках вёрст от города. И надо же было такому случиться, что угодил он с ней на большую дорогу, на торный путь из «киргиз».

«И всё из-за Ивана!» — вспомнил он, что это тот тянул его сюда: тут, дескать, веселей будет, при дороге-то... «Вот и веселимся!» — язвительно сказал он ему как-то после очередного набега степняков на Томск.

С той стороны, с киргизской, постоянно жди беды: то подожгут рубленку, то у первых угонят скотинку и коней. Уже сколько раз палили хлеб. Ну хоть караул кричи!.. Место угожее, земля жирная, уходить не хочется, а жить невозможно: того и гляди, самого побьют, или кого-нибудь из семейных.

«Да кто же это едет-то?.. Не воинские!» — немного отлегло у него от сердца, когда сообразил, что те-то по трое не ходят: десятками, а то и более, как ветром, «понизовкой», несутся, завывают по дикому.

— А ну назад! — велел он сыну, выскочившему из избы и уставившемуся на приближающихся неизвестных людей.

— Батька, я хочу поглядеть! — заканючил Назарка. — Что ты!.. Мамке скажу!

— Иди ты...! — прикрикнул Васька на мальца и силком затолкал его обратно в избу.

Пока он возился с Назаркой, незнакомцы подъехали совсем близко. И он, бросив на них взгляд, сразу же узнал Енечку, киргиза. Тот приезжал прошлым летом от Ишея в Томск, и тоже, как вот сейчас, проходил через его пашню. Миновать-то её из киргизской стороны никак невозможно было. Двоих других он не знал. Ехали они без доспехов, и это успокаивало, но на всякий случай он всё же крикнул брату: «Иван!.. А ну — поди сюда! Тут гости!»

«Гостями» они называли всех проходящих, не своих, не томских, и это уже было как отзыв на караулах: давало знак, что стоит поостеречься.

Братья вышли навстречу верховым и встали так, чтобы между ними была изгородь. Конные подъехали, что-то сказали по-своему, и слегка поклонились хозяевам.

— Здорово, Енечка! — отозвался Васька. — Опять принесло тебя?

— Плохо гостей встречаешь, Васька! — скривившись, прищурил Енечка раскосые глаза. — Ай-ай! Нехорошо!

Иван ухмыльнулся над ужимками киргиза. Засмеялся и Васька, приглядываясь к пришлым людям, затем спросил киргиза:

— Куда едешь, Енечка? В Томской нельзя без ведома воеводы! Наказ строгий! И кто вас пропустил на заставах-то?

— Пошто застава?.. Степь большой, ходи-ходи, много-много, куда хочешь!

— Ну да, у вас, у кочевников, много не находишь: живо отловите! — скороговоркой выпалил Иван, зная, что Енечка не силён в русском и половину не поймёт: ругай, как хочешь, всё равно кивает головой и скалит зубы.

— Васька, пошто много говоришь! — закричал киргиз. — Говори мало — веди к воевода, его веди! — показал он на всадника, сидевшего на пегой кобыле и одетого в ордынский армяк и баранью шубу. — Алтын-хан послал! К великому государю!

У посланника, на которого показал Енечка, было продолговатое лицо, крупные глаза, густые чёрные короткие волосы, тонкий, крючковатый, но изящный, даже красивый нос, и ещё что-то росло на подбородке.

«Совсем не мугал!» — мелькнуло у Васьки о посланнике Алтын-хана.

— А ты-то откуда? — спросил он третьего всадника.

— Чулым, Чулым! — замахал тот рукой, показывая куда-то назад, на восток, откуда они пришли. — От Вогулки! Вогулка послал! Вогулка мира хочет! Он говорит: веди алтынова и киргиза, в острог веди!..